Первомайские мальчики

Но это ещё не всё. Глава кабинета министров страны не понимает всего ужаса того, что происходит. Он пытается свалить на удар молнии своё собственное равнодушие, своё безразличие к судьбам миллионов женщин, которые с гибелью Романа Николаевича Наукова потеряли надежду на исцеление от своего недуга. Ведь кроме тех, кого коснулась его счастливая звезда-ракета, есть другие женщины по всему миру, желающие родить, но не имеющие такой возможности. Кто подумал о них? Науков думал, но его теперь нет. Мы, женщины, готовы были боготворить его, а вы у нас его отняли. Где вы были, когда он открыто рассказал, что его хотели отравить? Сидели у себя в кабинете? Пили французский коньяк под русский огурец, если не заметили, что парня надо спасать? Где были ваши министры? Почему они не кинулись к вам с предложениями окружить учёного охраной, хотя бы наполовину такой же, как у вас?

Аллочка, чьё разгорячённое речью личико выглядело трагически прекрасным в обрамлении чёрной косынки, подняла указательный палец вверх, говоря с расстановкой:

— Нет, вы знали, что должно произойти. И вы арестовали тех, кто вас предупреждал об опасности, грозящей Наукову. Вы преступная власть, вот что я вам скажу. А потому я заявляю, что в условиях такой власти я отказываюсь рожать первомайских мальчиков.

Зал ахнул.

— Я всю жизнь мечтала иметь ребёнка и призывала к этому других. Отказаться от детей, которых мне подарил гений Романа Наукова, для меня трагедия, но я не хочу рожать во исполнение программы преступной власти, убившей моего кумира. Я сегодня же сделаю аборт и призываю к этому всех моих соратниц.

Аллочка спускалась в зал при гробовой тишине. Но вот что поразительно. Аллочка направилась к выходу, и вдруг все женщины депутаты поднялись и направились вслед за нею. Картина выхода женщин, одетых в траурные одежды, демонстрировалась телевидением на всю страну. У миллионов телевизионных экранов женщины зарыдали в голос.

Слушая выступление Аллочки, премьер мрачнел всё больше и больше. Желваки вздувались на его скулах. Когда женщина стала покидать зал, он негромко бросил команду:

— Арестовать её.

— Вы что, белены объелись, господин премьер? — Возмутился председательствующий, удерживая рукой рванувшегося было исполнять команду помощника президента. — За нею сейчас весь парламент и, я убеждён, совет федерации тоже. Мы в таком положении, что нас самих не сегодня завтра арестуют. Придержите свои эмоции.

Смелость, с которой разговаривал спикер парламента с премьером, отражала общую ситуацию и не предвещала ничего хорошего. В стране наступал коллапс власти.

ЭПИЛОГ

В этот и несколько последующих дней акушерам Москвы, московской области и областям до самого Урала пришлось работать в две смены. Женщины все до одной, избавлялись от первомайских мальчиков. Это были и коренные жители России, и те, кто случайно оказались первого мая в Москве в командировке или проездом из других стран. Из чувства солидарности женщины разных национальностей, разных городов и сёл, забеременевшие первомайскими мальчиками, прервали свою беременность.

В день похорон, которые начались, как и говорил премьер-министр, в доме учёных, у самого дома и на многих улицах вокруг него собрались сотни тысяч женщин проводить своего любимца, с которым они никогда прежде не были знакомы. Усыпанный алыми розами гроб с телом Романа был поднят на руки женщинами, и всю длинную дорогу до Новодевичьего кладбища, сменяя друг друга по команде Аллочки, его несли только женщины. За гробом (невозможно рассказывать о страдающих людях) беспрерывно плача, шли Алина, Катя, Ирина Владимировна с Антониной Семёновной, медсёстры с успокоительными препаратами наготове и отцы двух так несчастно породнившихся семейств.

Вслед за ними во всю ширину улицы шли женщины с венками из живых цветов на головах. Они выстроили огромную фигуру сердца и шли так до самого кладбища. На всём пути следования не было ни одного милиционера, ни одного военного, стоящего в охранении. В этом не было необходимости. Никому не могло придти в голову помешать траурной процессии. За женским сердцем из цветов, опуская головы, шли плотными рядами мужчины. И доведись хоть одному глупцу хоть как-то воспрепятствовать движению или проявить хоть малейшее неуважение к нему, никто бы ему не позавидовал. Но таковых и не было.