Первомост

Спас Воеводу, как всегда умел это делать, Шморгайлик. На этот раз не подсматривал, не подслушивал, не было его ни в сенях, ни возле сеней все то время, пока здесь все это происходило, появился он именно в тот момент, когда Воеводиха захохотала, он тоже был жертвой этого смеха, хотя не первой, зато более близкой, потому что Воеводиха хохотала несчастному холую прямо в глаза, била его смехом своим, будто ладонями по щекам, позорила и уничтожала, хотя и трудно уничтожать то, что уже давно стало ничем.

Однако и ничто иногда бывает способно на какой-то поступок, так и Шморгайлик отважился прорваться сквозь непробиваемый смех Воеводихи, он нырнул сквозь этот смех в сени, встал между Воеводой и половчанкой, захлопал глазами, выждав, пока смех на какой-то миг прервался, и торопливо доложил:

- Послы от папы римского переехали мост!

Неожиданность превосходила все, что ранее приходилось слышать: ведь папа римский был даже дальше, чем Батый. Папа римский был почти на небе, потому и послы от него могли бы считаться послами чуть ли не самого неба. Даже половчанка была ошеломлена такой новостью и перестала хохотать.

- Откуда послы? - сурово спросил Мостовик, поднимаясь из-за стола и недовольно посматривая сначала на Стрижака, залепленного медом, словно муха паутиной, а потом на Шморгайлика, который мог быть либо пьяным, либо же, вполне вероятно, окончательно сдурел после недавней спячки за дверями.

- Из Киева, - сказал обескураженно Шморгайлик, привыкший отвечать не то, о чем спрашивают.

- Сказал же: от папы римского?

- От папы римского.

- Так откуда же: из Киева или от папы?

- И из Киева и от папы, - забормотал Шморгайлик. - От папы, потому что послал их папа римский, а из Киева, потому что сидели они до поры до времени в Киеве, ждали Батыя, чтобы повести с ним переговоры, но тысяцкий прогнал их навстречу Батыю, ибо сидение их предвещало беду для Киева.

- К Батыю послал? - неведомо к кому обратился с вопросом Воевода. Ежели к Батыю, пускай себе едут к Батыю. Нам какое дело?

- Стоят у моста и вельми рады были бы познакомиться с тобой, Воевода, - несмело сказал Шморгайлик.

- Ты уже и туда успел? - недовольно буркнул Мостовик.

- Позвала меня стража. Мытник не знал, что делать. Мыто с них брать негоже, он пропустил их вольно, а они остановились - и ни с места.

- Сколько их?

- Тремя возами великими крытыми, полными всякого добра. Подарки для Батыя.

- Их сколько? - нетерпеливо повторил Мостовик.

- Три монаха фрязских да четвертый поляк за толмача. Может, и не поляк, а наш, ибо молвит чисто, но и по-ихнему тоже знает хорошо.

- Веди их во двор, - велел Мостовик, - а ты, Стрижак, умойся да оденься соответственно. Послы от самого папы римского - это тебе не на девчонке жениться!

Стрижак молча встал и пошел из сеней. Такого с ним еще не бывало, чтобы смолчал. Но мог ли он разинуть рот, залепленный медом?

Мостовик хотел было прикрикнуть на Воеводиху, но упустил момент. Когда взглянул, в дверях чернело пустотой. Половчанка исчезла так же незаметно, как и появилась. И молча. Насмеялась вдоволь - и все.

- Лепо, лепо, - проворчал Воевода, хотя ничего хорошего, кажется, и не было, одни лишь неожиданности и неприятности да сплошная неизвестность, которая окружала его все плотнее и плотнее, а как из нее выбраться, он не знал сейчас и, возможно, и никогда не будет знать.

Обычая ради прибывших Мостовик ломать не стал. На трапезу позвали всех тех, кто бывал на ней всегда, лишь самое трапезничание перенесли в каменную пристройку воеводского дома, где Воевода всегда принимал чужестранцев, сам для здоровья проживая в деревянной части.

Послов действительно было три, и все вроде бы фряги, потому что разговаривали на папской латыни, хотя ежели разобраться, то каждый из них был с другой земли. Джованни - из Италии, Гильом - из Франции, Брунон - из Германии, но кто бы там стал различать этих троих, довольно замызганных, кстати, неказистых монахов, одетых в изношенные, грязные рясы, босых и простоволосых, как нищие, подпоясанных простыми веревками. Только и богатства на них было что наперсные кресты, весьма драгоценные, да в руках у каждого был небольшой молитвенник-бревиарий из добротной телячьей кожи, исписанный буквицами витиеватыми, украшенный картинами разноцветными, даже за душу брало это украшение.

Толмачом у отцов был польский монах Венедикт, человек веселый, славянского склада во всем, охочий, как оказалось, и поговорить, и выпить как следует, и поесть, а в особенности же поспать после трудов праведных, послы взяли его уже при дворе у польского князя, чтобы свободно путешествовать по землям русским и чтобы проехать сквозь непроходимые леса этого великого народа, переправиться через многочисленные реки, преодолеть безбрежные равнины, в которых терялись целые племена, не то что горстка монахов, пускай и привычных к нелегким странствиям, готовых на все ради веры, уполномоченных самим папой римским на дело святое и необычное.