Первомост

Быть может, ее муж после долгих и напрасных попыток наконец поймал прелюбодеев и теперь метался перед их убежищем, опасаясь вскочить в шалаш, хотя ненависть и толкала его туда, а может, это был еще только лазутчик, гонец, самый быстроногий из всех мужей обесчещенного села, из которого Немой выманивал к себе для наслаждения женщин: прибежавший жестами, всем своим видом просил и требовал подмоги, не решаясь действовать в одиночку; видимо, мчались сюда все обесчещенные и те, над которыми нависла угроза бесчестия со стороны Немого, - они, наверное, захлебывались в мстительном реве, и хотя Немой не знал о зове мести, но по мечущейся фигуре у входа в шалаш мог догадаться о скором приближении врагов, ибо то, чего не слышишь ушами, услышишь затылком, он не ведал страха за себя, но у него под боком была перепуганная женщина, сладчайшая из всех женщин заречного села, первая и самая дорогая для него, он не мог допустить, чтобы кто-то обидел ее, но еще не знал, что должен делать, не решил, не приготовился к отпору, малость растерянно осмотрелся вокруг, потом быстро перевернулся, гребнул руками вслепую между сухими ветками, одним махом раздвинул заднюю стенку шалаша, легко вытолкнул женщину на свободу, и, как только он успел закрыть спасительное отверстие, на него сразу же налетело несколько темных фигур, заполнивших весь шалаш.

Кажется, в руках у них были палки, а может, даже вилы, как против бешеного пса, людей было много, они сбились в тугой клубок, разъяренный и страшный, из этого клубка, похоже, ударили Немого раз и два, ударили больно и безжалостно, однако люди тут мешали друг другу, их было слишком много, им негде было развернуться-размахнуться, они были ослеплены темнотой шалаша, а Немой все видел четко и ясно, он был свободен в своей дикой силе, он рванулся на них легко и яростно, переломал их палки, превратил в щепки держаки вил, выскользнул из шалаша, там на него снова насели несколько человек, но наскакивали они не сообща, а по одному, набегали с разных сторон в разное время, и он с каждым расправлялся на бегу, торопливо, удержать его не мог ни один из них, а когда кто и ударял его по плечам или по спине, то это воспринималось Немым как щекотка. Он бежал и молча, беззвучно хохотал, захлебывался от смеха, в восторге от своей хитрости и быстроты. То-то метались от злости разъяренные дураки, не найдя неверной жены в шалаше да еще и выпустив виновника своего позора!

Был Немой - и нет его, была женщина - и нет ее, словно Немой вынес ее за пазухой. Только что лежала вот здесь, еще минуту назад видел ее самый быстроногий (но и самый боязливый, видно), и нет ничего и никого. Немой убегал от охваченных яростью мужей и хохотал так, как могут хохотать только немые, и тот неистовый смех остался в нем навеки, чтобы время от времени навещать его, искал малейшей зацепки, чтобы навестить, вот и сегодня с необыкновенной легкостью он родился в Немом от хитрой затеи Шморгайлика, которая вызвала воспоминание о давнишнем приключении в зеленом шалаше посреди днепровских плавней.

Вообще говоря, хотя Немой был среди мостищан человеком новым, но жил не новым для себя бытом, а лишь воспоминаниями о прошлом. Прошлое напоминало дом без дверей, наполненный незначительными событиями и случаями, они толпились за дверью, и тот или иной из случаев мог в любой миг выскочить оттуда, и не было никакого спасения от них.

Он родился глухим и немым, окружающий мир поразил его тишиной, это была тишина пустоты, абсолютной и полнейшей пустоты, со временем он заметил, что люди боятся пустоты и стараются разбить ее словами, речью, но тщетно. Этим они только ограничивают окружающий их мир, потому что речь всегда имеет предел, словами можно называть то и это, но всего не назовешь никогда, а еще ему казалось, что речь - это разновидность дыхания. Он дышал молча - вот и все. Слова же часто мешают дышать. Вместо речи он обладал ощущением, воспринимал мир во всем его богатстве, во всех красках и запахах, в прикосновениях и объемах - и был счастлив.

И еще знал Немой: человеку необходима сила. Чтобы преодолевать все на свете. С малых лет наливался он силой, от избытка силы раздвигались в стороны его плечи, он всегда держал их чуточку приподнятыми, будто стремился заслониться от чужих для него звуков или же все время готовился к мгновенному отпору силам темным и неведомым. Людям не нравилась его настороженность, они боялись Немого, относились к нему недоверчиво, отталкивали от себя. Зато звери его не боялись. Он ходил среди них, немой, как и они, легко убивал в случае необходимости то или иное животное, чего звери от него не ждали никогда. Потому что у зверей четкое разделение на тех, кто ест и кто должен быть съеден, человек же в своих действиях руководствуется потребностью, он зависим от своих потребностей, которым никогда не бывает конца.