Первомост

Немой почему-то свято верил, что именно этот мост дал ему возможность остановиться в бегстве, которое не имело конца, дало возможность жить у Реки, без которой Немой не мыслил своего существования. Поэтому вся благодарность этого человека, и вся любовь, и все старания обращались и направлялись прежде всего именно на Мост. Немой в скором времени изучил мост как свои пять пальцев, он охранял Воеводу, выполняя свой долг, так сказать, чисто внешне, а мост берег, подчиняясь велению своей души, велению безмолвному, тайному, но неуклонно-суровому. Он изучил в огромном деревянном теле моста каждую связку, он замечал малейший намек на возможное повреждение в нем и немедленно снаряжал назначенных для этого мостищан для устранения поломки, он боялся за мост, быть может, больше, чем за собственное тело, будто малейший урон, причиняемый этому деревянному сооружению, должен был сразу неизмеримой болью отразиться в человеке, которого судьба привела к этому мосту, а там и самый мост сделала судьбой этого человека.

Воеводе Мостовику пришлись по душе старания Немого, его любовное отношение к мосту, он часто и охотно отпускал своего охранника для осмотра моста, постепенно это превратилось в один из многих мостищанских обычаев, оберегавшихся последовательно и свято.

Со стороны могло бы показаться, что жизнь у Немого весьма однообразная. Охрана подворья, нечастые выезды с Воеводой и придирчивые осмотры моста - вот и все. Не очень много для человека, обуреваемого бешеной силой, но для Немого было вполне достаточно. Следует сказать, что прошел почти целый год с того дня, как он впервые появился на мосту, а Немой еще и не присмотрелся как следует к людям, жившим в Мостище, знакомых у него было очень мало, и все они были либо с самого моста, либо со двора Воеводы, где кроме Шморгайлика да еще Стрижака частенько бывал на трапезах и просто так Мытник, человек после Мостовика, кажется, едва ли не самый значительный в Мостище, приходил Мытник иногда даже со своей женой, но оба они напоминали бочонки с салом, а для Немого жирные люди словно бы не существовали. Еще была жена Воеводы Мостовика, но о ней речь пойдет несколько позже, для этого еще не настало время.

Однажды, осматривая мост, Немой встретился с Положаем, который в тот день стоял возле Мытника, помогая ему в работе. Собственно, с Положаем Немой встречался не раз и не два за это время, между ними даже возникла вроде бы приязнь, Положай старался хитро улыбаться своему крестнику каждый раз, а у того в глазах тоже что-то вспыхивало доброжелательное, но на том все и заканчивалось. Быть может, так было бы и на этот раз, но тут оказалась женщина! Можно бы подивиться, что Немой за такое продолжительное время ни разу не видел эту женщину, если принять во внимание, что это была жена Положая Первуля, прозванная в Мостище за свое пристрастие к безумолчным разговорам Лепетуньей. Но так уж вышло. Немой заприметил Лепетунью лишь теперь, когда она принесла своему мужу на мост полдник. Быстро и умело Лепетунья развязала белый льняной лоскут, в который была завернута большая глиняная миска, наполненная жареными карасями, от карасей еще исходил острый дух горячего масла, сохраненный широкими листьями капусты, предусмотрительно положенными женщиной поверх рыбы; Лепетунья откровенно гордилась своим умением не только хорошо жарить карасей, но и незаурядной хитростью, благодаря которой еда была все еще горячей, как если бы только что была снята с огня; гордилась Лепетунья и своей ловкостью, и добротой, и быстротой, а более всего - влюбленностью в бесконечные разговоры: она говорила без умолку, неутомимо, напоминая светлый ручеек; слова у нее лились легко и красиво, были они округлыми и ласковыми, слова вылетали из уст ее, будто пестрые птички, которых некому ловить, которых, собственно, никто и в помыслах не имел ловить. Привыкшие к характеру Первули, Положай и Мытник и ухом не повели на разглагольствования женщины, зато оба весьма недвусмысленно потянули ноздрями горячий запах от карасей и дружно причмокнули жадными до вкусной пищи губами. Пускай себе говорит сколько угодно, а нам давай карасей!

Немой же и не слышал, и не знал, о чем говорит Лепетунья, он только смотрел на нее, смотрел мрачно, словно бы даже с неприязнью, а на самом деле весь напрягся, притаился, будто перед прыжком, не мог оторвать глаз от этой быстрой и светлой женщины, потому что он любил именно светлых женщин, женщин со светлыми волосами, лицом и характером.