Первомост

Положай тоже не представлял исключения. Он плавать не умел, боялся глубины, на Реку смотрел только с высоты моста или со стороны своей левады, в чем имел преимущество перед многими мостищанами, загнанными в пески или на опушку леса. Никогда не представлялось случая Положаю забредать на глубину. Но вот здесь он сам должен был показать Немому свою храбрость, свою привычность к Реке, - ведь, если разобраться, именно он был хозяином этих вод, а Немой - случайный здесь, приблудный человек, и разве что благодаря случаю или деяниям лукавого этот человек сразу упал в воду и поплыл, будто скотина, которой на роду написано не тонуть. Так размышляя, Положай, до смерти испуганный в душе, не подавал виду, что боится, и медленно брел к Немому, который улыбался искренне и поощрительно, поторапливал Положая, подгонял поощрительными жестами, но тут уже Положай не поддавался, он сначала нащупывал ногой дно, разгребал там большим пальцем зыбкий песок, пробовал, достанет ли пальцем, и только после этого двигался дальше, чтобы снова запускать вперед вытянутую ногу и снова искать опору для своего большого, грузного, неуклюжего и начисто непослушного тела. Внезапно случилось так, что палец Положая ни на что не наткнулся, нога словно бы провалилась в безвесть, что-то словно бы дернуло человека за ногу, он перекошенно погрузился в глубину, беспомощно всплеснул руками по воде, хотел крикнуть, но не успел, захлебнулся, провалился с головой, исчез, но через миг все же как-то вырвался наверх, отфыркнулся, выкрикнул: "Тону!", нырнул снова, чтобы еще раз показаться над поверхностью взбаламученной воды и еще раз крикнуть отчаянно и умоляюще: "Тону!"

Немой не мог слышать этого крика, не понимал, что происходит с человеком, хотя и видел, как тот нырял, странно вытаращивая глаза, появляясь на поверхности, он думал, что Положай шутит, резвится от избытка сил, как это делал и сам Немой еще когда-то в детстве. Ему казалось также, будто Положай хочет его посмешить, и, чтобы доставить удовольствие товарищу, которого тайком обворовывал в самом дорогом и святом, Немой смеялся охотно, искренне, но тем временем Положай исчез под водой и больше не появлялся, это длилось слишком долго, как показалось Немому, который хорошо разбирался во всем, что касалось Реки; лишь после этого он забеспокоился, быстро поплыл к тому месту, где исчез Положай, нырнул и увидел, как быстрое течение переворачивает по дну беспомощное, призрачно-зеленоватое тело. Немой схватил утопленника за волосы, изо всех сил потащил его к берегу, вырвал из воды, бросил на песок, встряхнул, держа вниз головой, из Положая полилась вода, она лилась долго и тяжко, казалось, что уже конец этому человеку, но Немой знал свое дело, он вытряхивал и выдавливал из Положая воду до тех пор, пока тот открыл глаза и глотнул первый глоток воздуха. Тогда Немой показал ему кулак, погрозил, схватил свою одежду и побежал от берега, одеваясь на бегу.

Положай никому не рассказывал об этом приключении, кроме Лепетуньи, но и этого было вполне достаточно, чтобы во всех уголках Мостищ распространился слух, будто Немой хотел утопить самого сильного из мостищан, видимо усматривая в нем соперника в своей дикой силе.

Само собой разумеется, до Немого этот слух не дошел. Но когда он, по привычке, встретил где-то в укромном уголке Лепетунью, она не подпустила его к себе, толкнула кулачками в грудь, била по щекам, что-то кричала, гневно и яростно, - Немой ничего не понимал. Он попытался восстановить свою близость с Лепетуньей еще и еще, но женщина, обрадовавшись случаю вырваться из-под власти этого темного в своей страсти человека, отомстить ему за свою послушную покорность, за годы женского стыда, изо всех сил держалась теперь за выдуманную спасительную для нее историю о попытке утопить Положая, - она угрожала Немому, что расскажет мостищанам и самому Воеводе все, все. Немой, конечно, не боялся ничего, для него страшным было не раскрытие тайны, он боялся безнадежного одиночества, которое стояло теперь перед ним после отчуждения Лепетуньи.

Это событие задело также Светляну и Маркерия. Первой заметила это половчанка. Воеводиха видела, что руки детей разъединились. Девочка и мальчик сидели на лавке еще рядом, но уже не как одно существо. Сидело двое еще не чужих друг другу, еще сближенных чем-то чистым, нетронутым, но уже словно бы и отдаленных, отчужденных. И еще заметила Воеводиха, что у Маркерия все отчетливее определялись черты мужчины. Заострилось лицо, в каждом движении плеча, в каждом взмахе руки ощущалась сила, голос окреп, даже ростом парнишка стал выше. Видимо, все это было в нем и раньше, видимо, накапливалось постепенно, а тут вдруг открылось под влиянием сурового приключения с родным отцом.