Первоначальное христианство

Первые следы собственно христианской литературы представляют собой, как мы видели, послания и увещания апостолов и полуапостолов, которые читались вслух в церквах, как это было принято у евреев. Потребности клира содействовали сохранению таких документов, а в дальнейшем они вызывали подделки, направленные против ересей и расколов. Но людей в массе легче привлечь рассказом, чем проповедью, а, как раз, занимательная мистерия-драма, которая для церкви служила единственным средством создать сильнейшую конкуренцию имевшим свои мистерии языческим культам, также хорошо поддавалась письменному изложению, как и постановке.

Такого рода документ, как евангельский рассказ о тайной вечере и следующих за ней событиях, сам по себе доказывает первенство мистерии-драмы, в некоторой упрощенной форме, перед евангельским рассказом. С теми подробностями, с какими мы имеем ее теперь, эта драма относится, должно быть, к той стадии христистского движения, когда оно прокладывало себе дорогу среди язычников; ее переложение в предназначенный для чтения рассказ относится или к тому времени, когда христиане по причине гонений не имели возможности совершать свои обычные обряды и празднества, или, что более вероятно, к тому времени, когда иерархия из соображений осторожности или дисциплины решила перестать прибегать регулярно к драматическим спектаклям.

Отсюда, конечно, не следует, что до переделки драмы в рассказ ни одна из дидактических частей евангелия не существовала в писаном виде; но тот факт, что ни одно из посланий Павла не цитирует ни одного изречения Иисуса, а первое послание Климента упоминает только одно — два, дает основание утверждать, что они появлялись на свет очень медленно. Мистерию-драму развивали большей частью или даже целиком язычники.

Правда, нельзя вполне решительно утверждать, что евреи и в позднейший период испытывали неизменно отвращение к драматическим представлениям, к которым их насильно приучила династия Ирода, да и теория происхождения иудейского апокалипсиса из драмы не совсем лишена вероятия; но случайно как раз наиболее явно драматического происхождения части евангельского рассказа — это именно те, которые в духе язычников сваливают вину за распятие на евреев.

Раз евангелие появилось, интерполяции и изменения его были для нескольких поколений уже легким делом; и действительно, различные группы, секты и вожди стали прибавлять к евангелию множество доктрин и наставлений; люди, имевшие какие-либо свои идеи о догме или о нравственности, пользовались этим средством для их утверждения, не заботясь о связности и цельности интерполированного текста. Многие места явно вставлены взамен других, оставленных, однако, в тексте: гораздо легче прибавить новое, чем изъять старое.

Созидание канона могло начаться только в конце II века, так как послания Климента ссылаются на не дошедший до нас документ, имевший характер евангелия, а «достопримечательности об апостолах» Юстина не совпадают с сохранившимися Деян. Ап. То обстоятельство, что позднее церковь отвергла такого рода писания, показывает, что их считали отчасти еретическими, а некоторые отделы канонических евангелий были по разным догматическим соображениям изменены уж после того, как в них пришлось включить многое из содержания неканонических евангелий.

Третье евангелие признает, что уже ранее существовали «многие» повествования. Независимо от всех этих недошедших до нас сочинений, сохранились некоторые отвергнутые евангелия, сводящиеся главным образом к чудесным рассказам. Некоторые из них долгое время пользовались огромной популярностью; евангелие Никодима, например, было сильно распространено вплоть до средних веков.

Но наиболее рассудительные представители духовенства скоро поняли, что гораздо большую ценность имеют те книги, которые могут содержащимся в них учением произвести впечатление на наиболее образованных мирян; через все христианское движение проходит идея о комбинированном использовании двух влияний: обаяния сверхъестественного и призыва к моральному чувству паствы.

Организованность церкви, с другой стороны, задерживала распространение ересей, которые, выступив на поле брани, грозили разбить христианскую церковь на бесконечное множество взаимно отвергающих одна другую групп. В самом деле, те группы, которые обращались к наиболее склонным к теоретизированию, якобы философским, умам, были обречены на вырождение вместе с вырождением культуры и могли в лучшем случае стать верой меньшинства.

В частности, группы, доводившие антисемитизм до отрицания еврейского бога, лишались поддержки еврейского священного писания; а между тем уже одно количество этой литературы и ее разнообразие составляли в ту эпоху солидную базу для культа.

Однако, даже ставший на этот опасный путь манихейский культ получил далекое распространение и просуществовал долго: до такой степени в то время любому культу было легко развиваться.