Первоначальное христианство

Что Маркион был фанатиком исключительной силы характера, доказывается теми обстоятельствами, что он, во-первых, поставил перед церковью проблему создания канона, так как он первый создал канон, исключив, согласно его объяснениям, из евангелий и Павловых посланий все еврейские документы и все еврейские интерполяции; во-вторых, он сумел создать отдельную организацию, просуществовавшую, с незначительными вариациями в доктрине, в течение многих веков рядом с «католической церковью»; даже еще в VIII веке мы находим ее следы.

Поднятые Маркионом споры в течение ряда поколений оказывали влияние на всю церковную литературу, и хотя ортодоксы считали для себя делом чести обвинять его в извращении не только веры, но и текстов, все же в конце концов установлено, что некоторые из его разночтений к третьему евангелию, на которых он особенно настаивал, являются действительно первоначальными. Но поскольку он упорно отстаивал аскетизм, вплоть до запрещения брака, ему естественно не удалось привлечь к себе массы, хотя именно под его влиянием в церкви, начиная от его времени, укрепились аскетические идеи.

Движение монтанизма, известного также под названием катафригианской ереси, представляется в двух видах; с одной стороны, это — секта, основанная сильной личностью, фанатиком, который испытывал какой-то особый внутренний свет и утверждал (или ему такое утверждение приписывали), что его вдохновлял возвещенный в евангелии Параклит (дух-утешитель); с другой стороны, то была общая реакция против церковного бюрократизма, нечто вроде квакерства эпохи реформации.

Монтанизм отстаивал все наиболее крайние тенденции ранней церкви--предсказание близости кончины мира, неприличие брака и деторождения в виду близкой катастрофы, умножение постов, абсолютное осуждение вторых браков, отказ от земных радостей вообще. Христос, — говорил Монтан, — отменил те уступки, какие были сделаны Моисеем, а через Монтана, как Параклита, он уничтожил и поблажки, данные Павлом. Иудаизм был детством истинной религии, эпоха евангелий — ее юностью, и только под властью святого духа она достигла зрелости (эта идея возродилась тысячу лет спустя в католической Европе). До Христа было царство жестокосердия, до Параклита было господство слабости плоти.

Особым штрихом в монтанизме — а он получил широкое распространение и увлек впоследствии Тертуллиана, одно время противившегося ему — было соучастие в деятельности основателя двух богатых знатных женщин, Максимиллы и Присциллы, поддерживавших движение своими пожертвованиями. Интересно отметить, что этот особый отпрыск аскетизма вырос как раз в Фригии — области, которая в языческой древности всегда была связана с чувственными и оргиастическими культами. По-видимому, век нравственной расслабленности естественно привел к нервной реакции. Во всяком случае, в аскетической полемике Тертуллиана, ставшего типичным монтанистом, чувствуется невроз.

Монтанизм, принято говорить, имел «все, кроме победы»; в то время победа действительно была для него невозможна. Победа монтанизма, лишив христизм всех привлекательных для народа черт, означала бы приостановление роста христизма и превращение его в осужденную на гибель только государственную церковь; но в деле укрепления христианства были замешаны слишком серьезные интересы, чтобы можно было позволить себе отказ от популярности религии в массах.

Движение монтанизма можно с некоторой вольностью сравнить с выделением в наше время более строгих групп из ставших более снисходительными сект методистов и кальвинистов: добровольный ригоризм всегда неизбежно будет в меньшинстве. Церковная община, категорически отказавшаяся оставить в своих рядах или вновь принять человека, совершившего большой грех или поколебавшегося во время гонений (при этом говорили, что такого грешника может спасти милосердие божие, но ему не должно быть прощено от людей), была заранее осуждена на то, чтобы оставаться на втором плане.

Но, призывая к идеалу святости, которого средний христианин не решался отклонить, монтанизм оказал сильное влияние на официальную церковь; особенное значение имели сочинения такого выдающегося полемиста, как Тертуллиан, упрекавший христиан в том, что в вопросах целомудрия и единобрачия они стоят ниже даже многих язычников. Официальная церковь, конечно, не могла коренным образом перемениться под влиянием монтанизма, но извлекла отсюда урок о необходимости, по крайней мере, номинального безбрачия духовенства. Таким образом, каждая более или менее заметная так называемая «ересь» оставила свой отпечаток на церкви.

Движения Маркиона и Монтана лучше всего показывают, какое значение в то время имела для сохранения секты с ее разного рода священными книгами сила организованности. Еретики использовали урок, который первые христисты дали иудаизму, и в свою очередь показали, что если организованный иезуизм мог преуспевать на ниве язычества вне иудаизма, то и новые христианские секты могут жить вне ортодоксальной церкви, раз уже их заставляли от нее отделяться.