Первоначальное христианство

Одни только судорожные вспышки гонений не имели успеха, так как случайными гонениями нельзя убить веры, но действительно беспрестанными и длительными гонениями можно достигнуть многого.

В периоды между 330 и 370 гг., а затем снова в VI в. персидские цари сумели в своем царстве только кровавой политикой до того сокрушить правоверное христианство (оставив только несториан, как еретиков, враждебных Византии), что оно потеряло там всякое значение, — обстоятельство это недостаточно отмечено теми, кто пространно излагает «успех» христианства в Европе. Эта же самая сассанидская династия, начавшаяся в средине III в., добилась систематического возрождения маздеизма, который до того, казалось, был безнадежно испорчен и дискредитирован.

Если бы Юлиан научился в Персии тем методам, которые столь успешно применял Ардешир, он мог бы практиковать их с неменьшим успехом. Конечно, только такой идеалист, как Юлиан, мог думать, что стоит пытаться провести свои планы мирным путем. Человек, более способный и сильный, чем Иовиан, на его месте понял бы, что религия Митры, исходящая от торжествующего ныне персидского врага, вряд ли может продолжать оставаться религией римской армии, и что самым правильным курсом было бы вернуться к тому культу, против которого Юлиан ополчился, и вожди которого усмотрели в его смерти перст божий.

Тем не менее, всеобщий приговор о Юлиане, как о жертве безнадежной иллюзии, так же мало обоснован, как и грубая басня о том, что, получив смертельную рану, он воскликнул: «Ты победил, галилеянин». Христиане, конечно, могли ликовать и создавать всякого рода сказки по поводу его смерти; она была решающей для успеха или гибели их веры, уже распавшейся на множество течений и способной воссоединиться только при помощи карающей силы государства.

4. Восстановление христианской церкви; упразднение язычества.

Знаменательно, что ни слабый Иовиан, посаженный на трон в результате заговора христианских офицеров после смерти Юлиана, ни сменивший его сильный Валентиниан не пытались преследовать язычество, хотя оба формально исповедовали христианство. У историков церкви следующего столетия, утверждавших противное, эта мысль порождена их желанием. Позорное отступление Иовиана из Персии совершилось на основании явно языческих авгурий.

Христианский номинально Константинопольский сенат послал к нему депутацию во главе с язычником Фемистием, который, основываясь на высших принципах языческой морали, увещевал его вести политику полной веротерпимости; и Иовиан действительно вел такую политику (если не считать его крестового похода против магических обрядов), хотя он и восстановил многие из христианских привилегий.

О Валентиниане сказано, что из всех христианских императоров он лучше всего понимал и соблюдал свободу культов, и если не считать конфискации в пользу казны владений, отнятых раньше у языческих храмов и затем возвращенных им Юлианом он ничем их не обидел. Языческим жрецам высшего ранга он оказывал большие финансовые привилегии, чем какие предоставил им даже Юлиан, и дал им льготы и почести, приводившие в отчаяние христиан. Возможно, что покровительствовать таким образом древнему жречеству заставляло его то обстоятельство, что в его управлении находился сильно еще приверженный язычеству Запад.

Но его брат Валент, правивший Востоком, проводил ту же политику терпимости, не считая только того, что он, как арианин, преследовал сторонников Афанасия. То, что он заставил монахов вновь вступить в курии, т. е. снова подвергнуться обложению муниципальным налогом, мотивировалось хотя его нелюбовью к монахам, но это было просто разумным финансовым мероприятием.

Жестокое преследование гадателей, проводившееся обоими братьями, было результатом страха и вместе с тем гнева, вызванного быстрым распространением искусства гадания, которому тогда была посвящена обширная литература; принципиально цари ничего не имели против гаданий, публичные или официальные римские гадания авгуров были определенно разрешены так же, как и элевзинские мистерии. Христиане в то время не в меньшей степени предавались гаданиям, чем язычники.

Таким образом, в течение тридцати лет от смерти Константина до восшествия на престол Феодосия Великого церковь продолжала богатеть, но сделала, должно быть, небольшие политические успехи, и уж наверно недостигла никакого нравственного успеха. Закон Валентиниана против своекорыстных римских монахов и священников — лучшее свидетельство со стороны христианского императора о новой деморализации, которая охватила церковь.

Под давлением, может быть, язычества, но с явным подчеркиванием он запретил церковникам принимать личные дары или завещания от богатых женщин, у которых они являлись духовниками; закон этот, конечно, обходили при помощи таких уверток, как принятие для видимости только опеки над полученным фактически в собственность имуществом; жадность нельзя было потушить законодательными запретами.