Первоначальное христианство

В начале V века Феодосий II запретил всякого рода публичные лекции неофициальным учителям; а спустя сто лет Юстиниан ограбил и закрыл философские школы в Афинах, уничтожив таким образом последние следы высшей умственной жизни. Папа Григорий Великий фанатично отвергал литературное образование, на Востоке скоро стало ортодоксальным правилом, что мирянам не следует читать священных книг — единственной вообще доступной им литературы.

Наука стала синонимом ереси; усердные верующие в III в. объявили ее нечестивой, а в VI в. Козьма Индикоплевст — путешественник по Индии, христианин несторианского толка, отвергает языческое учение, что земля круглая, и доказывает, с точки зрения религии, что земля продолговатая плоскость. Медицина при язычестве сделала большие успехи, и Антоний Пий дал всей империи муниципальных врачей; но христиане, видевшие во всякой науке ересь, ставили молитву и заклинания выше лечения.

Храмы-школы Асклепия были закрыты вместе с прочими языческими храмами, и медицина фактически вымерла при христианах; впоследствии маврам пришлось вновь ее открыть в научных преданиях древней Греции. Григорий Великий оказывается суеверным, как невежественный азиат.

Мир тогда больше всего нуждался в новом развитии науки и в реальных знаниях вместо риторики; но роковым образом христианство выдвинуло убеждение, что всякое жизненно-необходимое знание заключается в христианстве. Вместе с тем религиозное умонастроение, видевшее в благочестивом обмане служение богу, почти совсем уничтожило разумное понятие оэ истине; прошла тысяча лет, прежде чем показания людей вновь обрели достоверность показаний Фукидида, и человеческое суждение поднялось над грубым легковерием.

Если бы свет знания погас только на Западе, подвергшемся нашествию варваров, то это нашествие можно было бы выдвинуть, как причину явления; но и история христианской Византии тоже — история умственного застоя на тысячу лет как раз на самой родине цивилизации.

4. Социальный упадок.

Если взять Восточную христианскую империю в том виде, в каком она осталась после мусульманских завоеваний, т. е. потерявшей больше половины своей территории, то единственное, чего в ней нельзя найти, это — прогресс или преобразования. Здесь опять-таки было бы ошибкой видеть причину застоя в христианстве; политическая наука древности вся носит резко выраженный консервативный характер; но необходимо отметить, что историческое христианство утвердило абсолютный идеал неподвижности.

Только оживленный контакт с другими культурами мог бы сохранить полнокровную умственную жизнь под эгидой христианства; но Византия, к несчастью, оказалась в обстановке почти полной расовой и религиозной изоляции. Византия Юстиниана и Ираклия представляет собой почти идеал окостенения; даже ее беспорядки носили характер нормального явления, как обычные извержения испорченного организма.

В языческой истории нет ничего, что могло бы сравниться с хроническим пандемониумом, который в христианском Константинополе представлял церковные партии синих и зеленых; их взаимные избиения в течение ряда поколений унесли больше жертв, чем многие гражданские войны.

В изображении его собственных христианских цензоров население Византии было, по крайней мере, таким же подлым, как и население Рима в худшие дни империи; оно соединяло в себе невежество и консерватизм китайцев, но без обычных для китайцев добродушия, вежливости, семейного единодушия и терпеливого труда.

Промышленность в Византии несомненно была; вероятно, шелковая промышленность, введенная Юстинианом, начала экономическое оздоровление государства; но закон предписывал организацию промышленной касты, где каждый человек был по возможности привязан к ремеслу отца, а рабочее население должно было в значительной мере оставаться на таком уровне, на каком оно было в древнем Египте.

Не лучше обстояло дело и на Западе, — как в Италии под господством Византии или лангобардов, так и в новых варварских государствах — арианских и католических. Повсюду не только не исправляли старого неудовлетворительного законодательства, оно даже еще ухудшилось, а христианские учителя и не думали об его исправлении. Идеалы наилучших среди них, Иеронима и Павлина, начинались и кончались на одной только набожности и физическом самоистязании.

Неудивительно поэтому, что во всем христианском мире наиболее выдающимся социальным продуктом новой веры было учреждение монашества — христианизированного обычая, долгое время бывшего распространенным в набожном и забитом Египте. Все содействовало успеху монашества.