А кроме экстраординарных коллизий вроде голода да массовых репрессий на совести советской власти оставалась груда застарелых общественных проблем, вроде пресловутой жилищной. Всесоюзные переписи населения 1923 и 1926 гг. показали по Курской области, что «ни один город губернии не обеспечен жилой площадью по норме в 10,0 кв. м. на каждого жителя… Это тот минимум требований гигиены, без которого здоровье человека находится в опасности… Преобладают квартиры сырые, с низкими потолками, недостаточным освещением, давно неремонтированные и слишком загрязненные. Такие антисанитарные и антигигиенические жилища развивают болезни и повышают смертность населения, ослабляют жизнедеятельность и являются громадным препятствием культурному и интеллектуальному развитию человека» [119], – делали вывод краеведы-гуманисты.
Показательно, что массовый террор в отношении гражданского населения был возобновлен большевиками именно начиная с ученых-гуманитариев и краеведов (если не считать прежних противников партии Ленина – эсеров и т. п. действительно «политических»). Предстоящим в Стране Советов событиям не нужны были историки, бытописатели, вообще фиксаторы. А краеведы могли ими стать. Так что сначала убрали полунезависимых статистиков новых волн террора, вызванного катастрофическим для большевистских властей расхождением их лозунгов и реальных последствий претворения таковых в жизнь. Уничтожение краеведов и их организаций – один из первых, мало кем распознанных симптомов краха коммунистической утопии в России.
Такими, примерно, видятся мне мотивы, по которым власти решили не только свернуть краеведческое движение, но и внести многих его представителей в проскрипционные списки. Более детальный и углубленный анализ политического и идеологического контекста развития и гибели советского краеведения содержится в работах А.А. Формозова и С.О. Шмидта [120].
После обнародования всей правды о советских репрессиях против российской интеллигенции особенно прискорбны рецидивы клеветнической лжи и лукавые фигуры умолчания относительно соответствующих фактов. Так, глава Курского областного общества краеведов, формально воссозданного на рубеже 1980-х – 90-х гг., Ю.А. Бугров, сам поначалу опубликовавший курские материалы следственного дела своих предшественников (№ П-16967 Архива УКГБ-ФСБ Воронежской области), в целом ряде последующих своих выступлений, которые мне довелось слышать, и публикаций, объясняет роспуск КГОК исключительно изменением административно-территориального деления Черноземья в начале 30-х гг. и временной ликвидацией Курской губернии. В сравнительно недавнем прошлом еще можно было как-то понять составителя прежнего, советских времен справочника, который сообщал, что лидер воронежских краеведов С.Н. Введенский «в начале 30-х гг. уехал из Воронежа»[121], «забывая» добавить: «В арестантском вагоне в ГУЛАГ навсегда». Сегодня замалчивание реальной картины уничтожения первых советских краеведов выглядит по меньшей мере нелепо, а по сути – кощунственно по отношению к памяти о наших замечательных предшественниках.
В качестве своеобразного постскриптума к этой главе приведу еще один архивный документ:
«1) Собрать сведения о движении доисторического человека и жившего здесь (признаки его селищ); 2) Об исторических народах, оседавших на нашей территории; 3) О случайно проходивших народах по нашей области с юга, запада, севера, востока; 4) О северянах, об их соседях вятичах; 5) О литовских народах; 6) О движении монгольских племен и об их дорогах (шляхах); 7) Произвести обследование границ бывшего Московского государства XVI–XVII вв. (Белгород, Рыльск – центры по сооружению заграждений); 8) О случайных находках и кладах области; 9) Составление черновой картотеки для будущей археологической карты; 10) Приобрести литературные труды Самоквасова о северянах. Его же труды по Курску. То же Спицына и Городцова»[122].