Первопонятия. Ключи к культурному коду

Творческое предназначение заложено в человека еще до грехопадения, до разделения добра и зла, до возникновения самих вопросов нравственности. Первые заповеди: «плодиться и размножаться, наполнять землю, обладать ею и владычествовать» над всеми тварями, а также «нарекать имена всем тварям» – это заповеди не нравственные, а жизнетворческие и языкотворческие, и к их выполнению прежде всего и призван гений. Сверхчувствительный к плодам первого райского древа – древа жизни, с которого повелел вкушать Господь, гений не слишком способен различать вкус плодов со второго, запретного древа – познания добра и зла. «Он кажется часто как будто индифферентным к добру и злу – или надо мерить его особой меркой», – замечает З. Фрейд в своей работе о Леонардо да Винчи[107]. Человек нравственный работает во имя добра и в противлении злу, а человек творческий нечувствителен к самому этому разделению, поскольку его дар укоренен в мире до грехопадения.

Эстетизм и морализм в подходе к гению

Трудно пройти тесным путем между морализмом и эстетизмом. Морализм выражен Вл. Соловьевым и осуждает гения за безнравственность. Эстетизм выражен М. Цветаевой и оправдывает безнравственность гения. «Все наше отношение к искусству – исключение в пользу гения. Само искусство тот гений, в пользу которого мы исключаемся (выключаемся) из нравственного закона»[108]. Первая, соловьевская позиция – «вопрекизм»: если гений действует безнравственно, то вопреки своему гению, который обязывает его к высшей нравственности. Вторая, цветаевская – «благодаризм»: если гений действует безнравственно, то благодаря своему гению, который обязывает его к бунту против нравственности.

Но возможна и третья позиция: не осуждать безнравственного гения и вместе с тем не оправдывать его безнравственность. Нужно быть благодарным ему за то, что он создал как гений, и сострадать ему в том, в чем он не выполнил своего человеческого предназначения. По какому праву мы судим тех, кому многим обязаны – поэзией, философией, музыкой, открытиями и изобретениями? Гении – это те, кто кормит и поит жаждущих, и поэтому их беспутства должны вызывать у нас не гнев и тем более не злорадство («Он так же мелок, как мы, он хуже нас!»), но скорбь, подобно беспутству собственного отца или матери. Мы в ответе за человека, духовными дарами которого возрастаем, поэтому его нравственные падения – они и наши, мы соразделяем его участь в той же степени, что и пользуемся его творениями.

Есть особое чувство просветляющей скорби, которое восходит над эстетизмом, оправдывающим безнравственность гения, и морализмом, осуждающим его за безнравственность. Это своего рода катарсис, очищение духа под воздействием страха и сострадания, вызываемых трагедией (термин Аристотеля). В данном случае катарсис возникает из двух рядов переживаний, относящихся к жизни гения и к его творчеству. Мы страшимся за него и сострадаем ему. Тяжело грешному человеку возвыситься до творца, но не менее тяжело и творцу не опуститься до грешника.

Есть разные типы отношения к гению и его биографии. Можно воспринимать только его творческий результат и не интересоваться его частной жизнью. Или, наоборот, интересоваться его частной жизнью при безразличии к творческим достижениям. Есть такие почитатели Пушкина, которые так и не удосужились стать его читателями, сохраняют только смутные школьные воспоминания о его стихах, зато любят рыться в пикантных подробностях его биографии. И. Бунин признавался, что не может читать стихи А. Блока из-за его распутства. Но по сути творчество гения и его жизнь образуют то целое, которое обладает высшим, сверхэстетическим и сверхжитейским интересом, именно благодаря разности, несоизмеримости своих составляющих. «Когда бы вы знали, из какого сора растут стихи…» (А. Ахматова). Вместе эти два знания, стихов и сора, позволяют нам переживать целое, именуемое не просто «биографией» и не просто «собранием сочинений», а творческой судьбой гения, силой прорастания стихов из сора. «Свет из тьмы. Над черной глыбой / Вознестися не могли бы / Лики роз твоих, / Если б в сумрачное лоно / Не впивался погруженный / Темный корень их» (Вл. Соловьев).

Очищение возникает из двух противоположных переживаний: благодарности гению за то, чем он оделяет нас, и сострадания к его человеческому несовершенству. Воспринимая создания гения, созерцая творца в твари, мы испытываем изумление и восхищение. Читая биографию гения, созерцая тварь в творце, мы испытываем скорбь, жалость, сострадание. И так два эти ряда чувств постепенно смыкаются в нас, возвышая над односторонностями творческого и обыденного. Искусство порождает катарсис, но и жизнь художника способна вызвать в нас не менее мощный катарсис сочетанием высот и падений, прозрений и ослеплений.