Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

И вот снова страшно дрогнула вешняя звёздная ночь: у Ивана под Колоколы ударили полночь! Княгиня с воплем повалилась пред образами, а за нею, голося, все мамки и девки сенные, конец всему! Они бились в рыданиях, а над тёмной Москвой властно и строго отмерял колокол последние страшные мгновения уже умирающей жизни земной. Старая мамка, забыв в опасности о княгинюшке, бросилась к оконцу, чтобы видеть, как разверзнутся сейчас небеса и, трубя, полетят на землю полки небесные.

— М-м-м-мяу-у-у-у-у… — яростно возгласил глас.

— Аоу-у-у-у-у… — гнусаво пробасил другой от трубы.

И слышен был прыжок мягких лап, и под самым оконцем в хищном урчании снова закипел бешеный бой.

Князь Василий не выдержал и зло расхохотался.

— Да ложитесь вы, дуры, спать! — крикнул он. — Долго ли ещё вы хороводиться-то будете? Ну, живо у меня по местам.

Споро затупали босые ноги разбегавшихся по хоромам девок и старух. Сердца их радостно бились: ничего, знать, на этот раз не будет!

Но всех, может быть, довольнее несостоявшимся светопреставлением на Москве была дотошная княгиня Голенина. Она довольно-таки помучилась в эту ночь, но когда из пророчеств богоносных отцов ничего не вышло, она сразу радостно ожила.

— Ну, что?! — подбоченивалась она. — Я всегда говорила, что ничего не будет. Это батюшки нарочно придумали, чтобы общий народ попугать, чтобы он их лутче слушался. Я уж знаю!

И на радостях отписала Волоколамскому монастырю добрый лесок.

XXXIV. МНЕНИЕ

Весна пылала радостными пожарами. Всюду играли, пенились и журчали потоки мутной воды. С крыш звенели последние уже капели. В солнечной вышине разливались жаворонки. Грачи разгуливали по бурым луговинам и оглушительно кричали вкруг косматых гнёзд своих. А Москва и вся Русь кипела спорами. Еретики и всякие вольнодумцы со смеху покатывались:

— Ну что, недотёпы? Как теперь с преданиями-то святоотческими будет? Где же ваши учителя и наставники? Или все попрятались? Когда вы бараньём-то быть перестанете? Ну, будут гласы, вострубят ангелы, ну, конец миру — так по кой же пёс монахи-то столько земель да золота за это время набрали? Вот они теперь на вашей земельке царствовать будут, а вы ходите округ да облизывайтесь… И годно! Вам, чертям толстомясым, говорили. А вы: собор сбирай, засудим, сожгём! Ну, а теперь кого жечь-то надо?

Православные были смущены. Но положение спас Данила Агнече Ходило.

— И дива никакого нету! — победоносно бросил он вольнодумцам-брехунцам. — Отмолили святители у Господа землю Русскую и нас всех, грешных, только всех и делов. Ишь, тожа умники выискались!

Православные ожили. По-прежнему церкви были полны, по-прежнему исправно служились панихиды, сорокоусты, молебны и всё, что полагается, и рука дающего не оскудевала. Данила Агнече Ходило неистовствовал:

— Вся эта пря и мнение только Бога бесчестят! — грозно блистая очами, разрумянившись, шумел он. — Нечего велеречествовать и опытовать не своё, яже тебе не дана суть. Что убо привлачаешь вещь, от неё же пострадать имаше? — зловеще намекал он на что-то тайное. — Не играй таковым, человече!

Иосиф, чрезвычайно раздобревший за последнее время, одобрял рвение своего любимого инока, всячески отличал его и думал, куда бы его получше определить. Нет, этому не овчину скупать, не тивунить по необозримым вотчинам монастырским, не деньги мужикам в рост раздавать — ему, большому кораблю, Господь, видимо, сулит и большое плавание. Игуменом надо бы его куды-нито поставить, да жаль отпускать такого ловкого парня от себя. И Иосиф, как пророк во Израиле, вставал пред людьми и громил:

— Всему шатанию нашему мати — мнение. Ежели бы три года назад на соборе еретиков предали бы сожжению, так небось поджали бы сии волки словесные поганый хвост свой. А у нас все высокоумничают: как можно казнити человека за мнение? А за что же его и казнити, как не за мнение? Не говорится ли в толковании святого Евсевия, епископа Эмесского, на деяния апостольские, что убийство ради Бога не есть убийство? Не убил ли Моисей нарушителя субботы? Не убил ли Иисус Навин Ахара, Финеес — Замвия, Самуил — Агага, царя Амаликова, апостол Петр — Ананию и Сапфиру? А сам Христос торжников не просто из храма изгна, но бесчестным биением плетёным бия и опрокидывая пенязников доски. А у нас людкостью своей все величались и, погляди, до чего достукались: ты уж пред ними и слова молыть не смей в защиту Святой Православной Церкви!