Первопроходцы

– Ладил! – похвалился Семейка. – Он сильно поперечный.

– Помню! – выругался Михей. – Что ни скажешь, сделает наперекор – даже если себе самому во вред.

– Разом вспыхивает, зато и остывает быстро, – добродушно усмехнулся Семейка. – Если с умом – с ним всегда можно договориться: давай совет наоборот, сделает как надо!

Стадухин неприязненно фыркнул:

– Я бы еще перед ним хвостом не мел! Вот и плыви, калека, растолкуй, как умеешь, что при нашем-то с ним малолюдстве лучше бы не ходить поодиночке в неведомые земли к сильным народам, а быть заодно. – Наклонился за борт к Ерастову, раскладывавшему мешки в струге: – Возьми Семейку, поможет выгрести!

– Послал бы двоих! – Казак вскинул на атамана потное, злое лицо.

– Ромка! – Михей окликнул Немчина. – Сходи с Семейкой. – И спохватился: – Нет! Нашу ветку возьми, а то Митька обратно не пустит, пока силой не вызволю! – Снова выругался. – Как же, алазейский хозяин, вынуждает идти на поклон!

Стадухинское судно встало на свой якорь. Струг с хлебом и болтавшейся берестянкой обошел коч, обвешанный юколой, затем Дежнев и Немчин показались на нем среди алазейцев.

– Надо бы и нам запастись кормами, – пробормотал Стадухин. – Митька знает, что делает.

Другой лодки на коче не было. Служилые стали удить рыбу с бортов. Вскоре Семейка Дежнев один сел в берестянку, перекидывая весло с борта на борт, стал возвращался. Причалил к борту, придерживаясь за него, встал в рост на шаткой лодчонке.

– Почти уговорил Митьку! – Смешливо взглянул на атамана. На красном иссеченном ветрами лице его глаза казались белыми и бездонными. – Ни слышать про нас не хотел, ни знать. Говорил, Алазея и Колыма – его реки, потому что первый услышал про них. Я ему пригрозил: снимемся, говорю, с якоря, уйдем вперед – и твоя река станет нашей!

– Правильно сказал! – похвалил земляка Михей. – А что Немчин? В аманатах или винцом угощается?

– Откуда у них вино? Уговаривает… Все согласны с нами, но боятся спорить с Митькой, а он бахвалится. Велел передать – только с тобой будет говорить, если сам придешь!

– Так и знал! – Михей мотнул головой с заледеневшими глазами, приосанился. – Не может жить мирно, хоть убей зловредного!

– Ерепенитесь, как юнцы, – хмурясь, укорил Пантелей.

Михей постоял, глядя на чужой коч и разъяренно шевеля рыжими усами.

– Можно и съездить, коли зовет, – согласился, пнул что-то подвернувшееся под ногу.

– А еще говорил, чтобы мы оставили ему двух служилых аманатов караулить, – добавил Семейка.

– Дулю ему на гладкое пермяцкое рыло! – рыкнул Стадухин. – Вылезай давай! – поторопил земляка.

Семейка, морщась, неловко перекинул ногу с берестянки на коч.

– Не дразни его редкой бородой! – посоветовал. – Не любит! И не грози – упрется!

– На ветке не поплыву! – вдруг передумал Стадухин. – Под борт к Зыряну встанем! Командуй, Демидыч! – приказал Пантелею Пенде.

Старый промышленный, раздраженно покряхтев, велел поднять якорь и на веслах подвел коч к другому судну. Снова бросили якорь, стравили трос из конского волоса и приткнулись к борту. Казаки ворчали – таскали мешки с мукой ради бахвальства атаманов. Два судна мягко сошлись и счалились. Знакомые и земляки стали перескакивать друг к другу. Селиван Харитонов с Иваном Беляной весело скалились, глядя на Стадухина.

Мотора подогнал к борту лодку со свежим уловом и вылез на коч. Старые сослуживцы не виделись несколько лет. Дальняя служба не переменила его, Семейка Мотора выглядел таким же тихим и покладистым, чему способствовали маленький скошенный подбородок и верхняя губа, грибком нависавшая над ним. Негустая борода не скрывала их и придавала казаку добродушный вид.

Стадухин, не приметив в людях Зыряна большого зла и укоров из-за лишних трудов с перетаскиванием муки, слегка подобрел, добросердечней поприветствовал ленских казаков, оценивающим взглядом окинул их коч. В простой замшевой рубахе и нерпичьих штанах, заправленных в чирки, Зырян сидел на корме под рулевым веслом и с важностью кремлевского служки буравил Стадухина пристальным взглядом. Михей усмехнулся, приосанился, крикнул с напускным весельем:

– Встречай дорогого гостя! – Сбил шапку на ухо, поправил саблю и перескочил на другой борт. – Добрые у тебя ноги, – потрепал пеньковую растяжку мачты. – Будто новые. Где взял? Ты ведь пятый год в дальних службах.

– У меня и якорь железный! – прихвастнул Зырян, напряженно разглядывая Стадухина водянистыми глазами. Ветер трепал три тощих и длинных пряди бороды, свисавших со щек и подбородка.

– И где же добыл такое богатство? – не унимался Михей, разглядывая новые снасти.

– На Индигирке у промышленных должились.

– Федька в Олюбленском про промышленных не говорил. Чьи были?

– Прошлой весной на Индигирку пришла ватажка Афонии Андреева.

– Гусельниковские покрученники, что ли?

– Они! – круче задирая нос, неохотно отвечал Зырян.