Первопроходцы

Стадухин радовался новому судну, случаем добытому припасу для похода, на который имел наказную память от воеводы. Призывы пограбленных к совести и справедливости слушал то злорадно улыбаясь, то начальственно хмурясь. Тарх вынужден был перейти к брату, поскольку его хозяин глядел на него зверем и клял все пинежское отродье, но пока отряд Стадухина не ушел, вынужден был считаться с силой. На просторном купеческом коче ценой не меньше двухсот рублей, с припасом хлеба и с воеводской наказной памятью

Михей Стадухин ждал разводий, чтобы уйти к Погыче, пытал брата о новостях Якутского острога. Тарх смущенно вздыхал, конфузливо улыбался и отводил глаза, между его бровей все глубже и отчетливей напрягалась складка. Он не решался сообщить главного, пока брат не спросил в упор.

– Была жива-здорова, когда уходил! – промямлил, поднимая унылые глаза. – Пожар там спалил двенадцать домов и Гераськин, а твой обгорел не сильно. Гераська худо-бедно торгует. Любит его Бог… А я неудачно промышлял.

– Не могла Арина бросить Гераську? – крестя грудь, Михей впился в брата испуганными глазами. – Пригрела?

– Я не хотел быть им обузой, – снова опустил глаза Тарах. – Раз ты Матвея пограбил, мне с ним жизни не будет. Придется промышлять с тобой…

Старший нетерпеливо кивнул и переспросил, всматриваясь в ускользающие глаза брата:

– Кому не захотел быть обузой? – Поскольку Тарх мялся и думал, как сказать, приглушенно вскрикнул: – Арина живет с Гераськой?

– Живет, а как, не знаю! – пуще прежнего смутился Тарх. – Не по дворам же ему скитаться. Помогает ей. Дом твой подновил, Нефедку учит… Куда уж родней? Племянник все-таки! – Набравшись духу, зыркнул исподлобья и с дрожью в голосе добавил: – А спят вместе или порознь, того я не знаю!

– Так оно и лучше, – побелел Михей, тряхнул головой, скинул шапку, перекрестился на восход. По его обветренным щекам покатились слезы. Он смахнул их рукавом, нахлобучил шапку и больше не заводил разговоров об Арине.

Ветер разнес льды за губой. Стадухин с беглыми казаками и промышленными болтался возле устья, высматривая проходные разводья, а Федька Катаев с Матвеем Коткиным на его старом кочишке поплыли в Нижний жаловаться. Перед самым уходом оттуда сплавились на струге скандальные ленские казаки, переметнувшиеся к Власьеву на Индигирке: Федька Ветошка с Пашкой Кокоулиным. С ними выбрался из Среднего зимовья тамошний служилый Пашка Левонтьев. Власьев послал их для служб при ярмарке, но они узнали о стадухинском походе и приплыли самовольно со своим хлебным и путевым припасом, для этого кабалились у торгового Михейки Захарова.

– Мишка, возьми! – запросились, не каясь, не кланяясь, будто требовали возвращения долгов.

– Содому нам не хватало! – буркнул Бугор без прежнего запала. Он был отходчив.

Длиннорожий Кокоулин вперился в него хищным взглядом щуки. Ветошка напряженно молчал с окаменевшим лицом и поджатыми губами. Левонтьев смахнул с головы шапку, шершавой ладонью разгладил лысину, блестевшую капельками пота, со снисходительной улыбкой в уголках глаз, поучающе изрек:

– Господь велел прощать братьев семьдесят раз, помноженных на столько же, – похлопывал по известной всем суме с Библией и вскарабкался на борт.

– Возьми! – вступился за них добродушный и мягкий Иван Казанец.

Угрюмый Евсей Павлов, посопев обветренным носом, взглянул на атамана и согласно кивнул.

Печалясь утратой жены и от того подобревший, Михей Стадухин с неперегоревшей тоской в глазах вспомнил совместные походы при атамане Галкине и, к неудовольствию некоторых, тихо зароптавших, махнул рукой:

– Как решат раненые Заразой, так и будет!

Кирилл Проклов, Юша Трофимов, Иван Пуляев, которому Кокоулин прострелил руку, досадливо уставились на Пашку: спина колесом, широкие плечи, натруженные ладони со взбухшими жилами. Зараза с вызовом глядел снизу, выпытывая, что у них на уме.

– Молчите? – С грубой беспечностью вскинул жесткую бороду и желчно усмехнулся, шевельнув выгоревшими усами. – Когда вы меня били, я тоже молчал, а после задумал мщение, что били не за тот грех, напрасно позорили. Слава Богу, тебя, Васька, не высмотрел – убил бы под горячую руку. А сейчас ни на кого зла не держу.

– Он еще нас и прощает! – возмутился было Бугор, но осекся и презрительно бросил:

– Да хрен с ними!

То же самое приговорили другие раненые Кокоулиным-Заразой. Вместе с ними набирался отряд почти в три десятка человек. С такой силой нестрашно было отправляться к сильным народам, не знающим власти русского царя. Путь очистился попутным ветром с запада. Вольница казачьего десятника почитала молебен об отплытии, испросила милостей у Николы Чудотворца – заступника скитальцев, и подняла парус. Погода была ясной. Над тихим морем голубело небо без облаков, по синим хребтам в дымке неспешно катилось желтое солнце. Здесь берег выглядел веселей, чем между Колымой и Индигиркой: синие горы вдали, каменистая тундра, промытый галечник, на который набегала волна прибоя.