Первопроходцы

– За один прокорм в пути кабалились, что ли? – Возмущались новоприборные охочие Иван Обросимов и бывалец Гаврила Алексеев. Их с опаской поддерживали своеуженники. В носовой жилухе недовольство высказывалось громче и откровенней, в кормовой было тихо. Там хранился ценный товар и припас, ютились Юша с толмачкой и ее дочерью. Вдруг и оттуда донеслась селиверстовская брань. Полуодетая толмачка выскочила со штофом в руке, драной кошкой перескочила за борт на льдину, прыгнула на другую и вскарабкалась на коч Луки Владимирца. Как ни орал Селиверстов, Лука наотрез отказался выдать девку и штоф. Юшка в ярости выволок на палубу Бырчишкину дочь и швырнул за борт. Побарахтавшись в ледяной воде, девочка вылезла на льдину и перебежала на торговый коч, к матери.

Суда простояли на одном месте десять дней. Юша то и дело взбадривал себя чаркой, чем все больше злил подначальных людей, выходил на корму осмотреться и лаял сбежавшую толмачку. При безветрии стали замерзать полыньи среди наносных льдин, у берегов нарастал лед. Если усиливался ветер и раскачивались волны, покров взламывался, пригнанные льдины с хрустом и скрежетом выползали на берег.

В канун Семенова дня, когда в Студеном море все суда спешат стать на зимовку, Селиверстов со вздохами и бранью решил повернуть в обратную сторону, к Нижнему янскому зимовью. Как только он приказал выбрать якорь, на торговых кочах сделали то же самое. Едва он двинулся по разводьям к устью Яны, они пошли следом. Сделано это было вовремя, потому что ветер усилился и началась буря. Льдины с треском и скрежетом бились, наползали одна на другую. Собаки промышленных людей выли, люди бранились. Селиверстов в обледеневшей парке, с красным носом и сосулькой бороды день и ночь стоял на руле, осипшим голосом приказывал то грести, то отталкивать льдины, то править парусом. За его кормой следовали торговые судна. По соображениям Юшкиных людей, им было легче. Но на них уже думали только о спасении жизни, бросали за борт тяжелый груз, чтобы облегчиться и задобрить разбушевавшегося водяного дедушку.

Снегопад то и дело переходил в такую густую метель, что с кормы не было видно носа судна. И все же Селиверстов привел коч к устью Яны. За ним в реку вошли три торговых судна. Здесь, в затишье, они целый день прождали четвертое, Шаньги, но оно так и не пришло. Приказчики московских гостей Шориных и Лука Владимирец плакали, печалясь о брошенных в море товарах. На другой день Юша решил, что ждать Шаньгу – понапрасну терять время, и пошел к Нижнему янскому зимовью. По его разумению, ничего не оставалось, как зимовать там. Торговые кочи двинулись следом.

Буря собрала возле государева зимовья больше сотни мореходов, шедших с Колымы и на Колыму. Кроме людей, прибывших с Селиверстовым, здесь стояли суда московских купцов Василия Гусельникова, Макса Бушковского, Григория Юрьева. Кочи Гусельникова вышли из Якутского острога позже Селиверстова: воевода держал их до самого августа, но благодаря задержке буря застигла их на Яне и они не потерпели убытков. Здесь стало известно, что коч Андрея Горелого, первым ушедшего из Якутского острога, выкинуло на берег в устье Хромы и раздавило. Тем летом Студеное море не жаловало ни торговых, ни служилых людей, а Горелый уже второй раз терпел разбой почти в одном месте. Коч Селиверстова с обледеневшими снастями и бортами приткнулся к берегу против зимовья, неподалеку от уже вытянутых на сушу судов. Голодные собаки промышленных людей соскочили на землю и поджали хвосты, не успев обнюхать меток: их окружила стая здешних, обжившихся промысловых псов. Из курившихся балаганов, с заметенных снегом судов к прибывшим потянулись торговые и промышленные люди, неволей застрявшие на Яне. Узнав Селиверстова, одни поворачивали обратно, другие глядели на него злобно и неприязненно. Приказчики, которые нынешним летом заискивали перед Юшей и просили его замолвить слово перед воеводой, вместо приветствия кричали:

– Не утоп, гаденыш? Не принял водяной дедушка из-за вони? Так мы ему в помощи не откажем!