Первопроходцы

Как водится со времен стародавних, по окончании промыслов в зимовье начался дележ добычи. Она оказалась незавидной: соболь был выбит или ушел в другие кормовые места. Но свисавшие с крыши сосульки, весенние проталины и ясное солнце обнадеживали людей будущей удачей. В зимовье жглись прежние долговые записи, писались новые. Баев дешево скупал остатки неклейменой рухляди и дорого продавал муку. Как и у Мартемьянова, кабальные грамоты стали большей частью его богатства, которую оставить без надзора он не мог, хотел или нет, но вынужден был идти в неведомый край за должниками. Торг на промыслах оправдывал себя: чем везти товар морем из Якутского острога на Нижнеколымскую ярмарку, надежней было скупать его у мореходов и продавать на местах. По разумению Баева, Анисим Костромин и Михайла Захаров это хорошо поняли.

Баев отправил в Нижний острог своего доверенного со скупленными мехами, чтобы облегчить себя, раздал в долг все, в чем была нужда спутников. Но и оставшийся товар занимал полдюжины нарт. Стадухинский отряд, вдвое многолюдней моторинского, пошел в верховья Анюя по его следу. Студеными утренниками наст был крепок как камень. К полудню под ярким, слепящим солнцем он раскисал, лыжи и полозья нарт начинали облипать и вязнуть. К этому времени стадухинский караван выходил на брошенный стан Моторы с остатками дров, лапника, с его кострищами, что изрядно облегчало приготовления к ночлегу. Среди ночи обильней текла вода по промерзшей до дна речке. Пока по берегам был лес, на станах жгли жаркие костры и с опаской поглядывали на белый вздымавшийся кряж. Несмотря на помощь должников, Анисим Мартемьянов отставал, охал, часто садился, чтобы отдышаться. Кончились лиственнички, ватага вскарабкалась на продувное нагорье. Почти исчезла карликовая береза, вокруг были бескрайние снега и голые камни, между которыми свистел ветер. В виду последней полоски леса старший Стадухин призвал к себе Василия Бугра с передовщиком промышленной ватажки Василием Вилюем.

— Мотора недалеко, — указал на свежий след. — Знаете, что идет посулами и обманом торговых людей. Ладно промышленные, — кивнул Вилюю, — но и наши с тобой товарищи, — перевел глаза на Бугра, — все понимают, но идут с ним. Догоните налегке, вразумите казаков и промышленных: не ведают, что творят!

Идти налегке, с оружием и одеялом, да еще по застывшим следам было много легче, чем волочь нарты. Оба Василия с радостью согласились догнать отряд Моторы, попытаться убедить товарищей по побегу и промыслам стать заодно, по воеводской наказной памяти. Они ушли при редеющем сумраке ночи, когда в снежных ямах, укрывавших от ветра, раздувались малые костерки, а наверху, за гружеными нартами, поземка наметала усы свежих сугробов.

Стан был разбит среди пологих предгорных увалов с редкими, низкорослыми, скрученными ветрами, жалостливо торчавшими из снега лиственницами. Дальше простиралось продуваемое со всех сторон плоскогорье, которое никто из русских людей не проходил. Поднялось солнце, стало слепить белизной снега, сколько хватало глаз долина вспучивалась одинаковыми с виду круглыми сопками, среди которых легко затеряться. Из сугробов торчали и безжизненно мотались на ветру редкие сухие стебли трав и обглоданные ветки стелющейся тундровой березки. Слезящиеся глаза радовали только каменные столбы — кекуры, время от времени встречавшиеся на пути. Старший Стадухин невольно поворачивал к ним, останавливался, вглядывался в очертания камня с синими и красноватыми полосами. Столбы глядели на него дремотно и безмолвно, а он смутно чувствовал их душу, гадал по очертаниям, что предвещают: слишком уж много путаницы было в нынешнем походе, растянувшемся на несколько лет, и конца ему не виделось. Давно знавшие Стадухина люди не переставали удивляться его лености: он словно дремал с мстительной усмешкой на выстывшим лице, не спешил, не погонял спутников, позволяя отдыхать сколько хочется, и оживал лишь тогда, когда надо было копать снег, строить снежные юрты, добывая скудный запас дров, попутно его собирали по всему дневному переходу, везли за собой к ночлегу. Отдых на плоскогорье изматывал людей больше, чем сам путь. Редких березовых веток, отрытых под снегом, хватало на костерки размером с кулак, над которыми навешивали котлы и таяли воду. Одежду и обувь сушили на себе, прижимались друг к другу, делясь теплом тел. Вернулись Бугор с Вилюем, опустив головы, сказали, что убедить к возвращению не удалось никого: все в долгах у тамошних торговых. Михей снисходительно хмыкнул, уязвленно мотнул головой.

— Помыкают Моторой, бездельники! Он покладистый, терпит. Ну да ладно! Мы свое слово сказали, мы их позвали, нет на нас греха!