Первопроходцы

Отбитым у чукчей ясыркам дали волю. Они не ушли к погромленному селению, но умело и с удовольствием пекли мясо на углях, а после того, как съели за один присест по полпуда, повеселели. Одна из них оказалась рабыней и показывала, что довольна пленением, другая, чукчанка Иттень, тоже не рвалась к родне, от которой была увезена не так далеко. Знаками показывала, что у нее есть муж, а детей нет. Обе ясырки легко сошлись с Емелиной якуткой и Афониной юкагиркой.

Наевшись и отдохнув, люди невольно стали думать о будущем. На берестянке на берег выплыл Пантелей Пенда, подошел к огню, окинул взглядом кучу клыков, молча постоял возле бессоновской лодки, груженной отборным рыбьим зубом.

— Караул не выставили?! — укорил, бросив острый взгляд на Герасима.

— Сейчас, кинем жребий! — С грубой беспечностью казак сплюнул на тлевшие угли и приказал беглецам поделить ночь.

— Рыбьим зубом сыт не будешь, — не присаживаясь, проворчал старый промышленный. — Надо искать лес, промышлять соболя.

— Гоняйся за ним, мерзни! — огрызнулся бессоновский Фомка Пермяк. — А тут богатство под ногами.

— Сколько весу в сороке соболей? — спросил вдруг Пантелей.

— Кто их взвешивал, сорока-то? — Фома вскинул на него удивленные глаза.

— А пуд кости почем? — кивнул в сторону груженой лодки.

— Мы свою продали на Колыме по двенадцать рублей! — настороженно ответил кто-то из промышленных, ходивших с Пустозером и Мезенцем.

— Пуд рухляди дороже, чем полсотни пудов этой самой кости! — Пантелей едко усмехнулся в седую бороду. — В бурю, бывает, муку за борт мечут, чтобы удержаться на плаву, — намекнул, что морской поход не закончен. — Не добудем соболей — на обратном пути кость заберем. Зачем сейчас грузиться, не пойму?

— А как придем в Китай или Индию да поменяем на серебро и золото?! — с вызовом ответил Бессон Астафьев.

— Вернетесь и нагрузитесь, если будет нужда! — скаредно пробурчал старый промышленный, отошел в сторону, зацепил бечевой до звона высохшее обкатанное прибоем бревно, столкнул его на воду, сел в лодку и потянул к своему кочу, качавшемуся на ночной волне вблизи берега.

Поповские покрученники и принятые на их суда анкудиновские беглецы загалдели, они тоже хотели перевезти добытые кости на суда, но им благоразумно воспротивился Емеля Степанов, ссылаясь на дядьку и Пенду:

— Без того еле выгребали! Кто знает, что впереди?

Семен Дежнев, понимая, что Бессон Астафьев уже решил загрузиться, стал возражать и жаловаться:

— Я половину анкудиновских утопленников принял, по самые края бортов в воде. Малыми волнами, и то захлестывает…

По наказной памяти Втора Гаврилова властью были наделены он и тяжело раненый целовальник. Все вдруг вспомнили, что этот покладистый казак и есть начальствующий.

— Пусть чукчей под государя подводит! — в очередной раз съязвил Герасим, но его никто не поддержал ни смешком, ни взглядом.

Емеля по своему обычаю прихорашивался перед новыми девками и смешил их, не желая вникать в споры. Своеуженников сердили его пустопорожние разговоры, они ждали мудрого слова, поскольку наказная память Втора была у раненого Федота, а вместо себя он оставил племянника. Раз и другой спросили Емелю, что делать?

— Обратно нынче не пойдем, — не отрывая одурманенных глаз от девок, отмахнулся он и подмигнул хохотавшей якутке. — Летом, когда льды разнесет, кость заберем!

Бессон нахмурился, засопел с недовольным видом. Емелю настойчивей поддержал Семен Дежнев.

— Здесь заморная кость никому не нужна, раз валяется, что камни. Ну и пусть лежит. — Помолчав, со смешком добавил: — Если по двенадцать рублей за пуд, это мне сколько надо, чтобы один только посул отдать… Двадцать пять? Я читать-писать не умею, а считать-то куда как горазд!

— Каких двадцать пять? — возмущенно вскрикнул Бессон. — Меньше!

Дежнев, озадаченно шевеля губами, позагибал пальцы, смущенно рассмеялся:

— Все равно много!

— Мы тебя одежкой и товаром догрузим! — хмуро буркнул Бессон Астафьев, показывая, что коч, которым управлял Дежнев, принадлежит ему.

— Если себе и Афоне положу пудиков по пятьдесят — оно и лучше: не будем парусить. Прошлой ночью еле отгребли от скал.

Елфим Меркурьев, подбросив дров в костер, смахнул рукавом выступавшие от дыма слезы, хлюпнул носом и тихо изрек:

— Обогатится не тот, кто больше добудет, а тот, кому даст Бог вернуться первым и сказать про эту кошку.

Семен, почувствовав поддержку, встрепенулся, по его обветренному лицу разбежались смешливые морщины. В свете костра они казались глубже и резче.

— И воевода наградит, и царь милостью не оставит! Но хорошо бы и на Колыму вернуться не с пустым брюхом. Вам что? А я пошел почти с трехсот соболей.

— Нам что?! — качая головой, с горечью в голосе передразнил его Бессон Астафьев, но не стал делиться заботами.