Первопроходцы

— Думайте решайте! — объявил вольным своеуженникам. — Какова милость Божья ко мне — знаете, вдруг с кем другим будете удачливей. Летом известным сухим путем можете уйти на Алдан и Лену. По словам здешних людей, — указал на зимовейщиков, — путь труден, но не опасен. Мне же без богатства возвращаться нельзя! Последняя надежда — соболя и кошка с заморной костью.

— Моржей и здесь много! — загалдели зимовейщики. — Оставайтесь, промышляйте!

На что Попов только усмехнулся в побелевшую бороду, блеснул леденеющими глазами, вздохнул и вспомнил жалостливый взгляд блаженного в кабаке Ленского острога, от пророчества которого открестился. «Может быть, зря!»

9. В немилости Божьей

Печалясь о несбывшемся, Федот Попов с девятью своеуженниками промышлял соболей и лис, нес обычные казачьи службы на Тауе в ермиловском ясачном зимовье, на южной стороне Великого Камня. Там отпраздновал зимнего Николу. В тот день с восточной стороны Камня два с половиной десятка промышленных людей с казаком Дежневым тянули нарты к Анадырю, а Стадухин с охочими и беглыми казаками промышлял соболя в верховьях Анюя на северо-западе. Стужа на Николу, «волчьего свата», вошла в полную силу: грохотал лопавшийся лед, трещали деревья по низинам. Ватажные разошлись по станам, атаман с тремя подручными людьми забивал мхом закуржавевшие щели зимовья. Все четверо так увлеклись работой, что не заметили приближавшихся людей. Распахнулась дверь, впустив в избу густые клубы, раскатившиеся до самого очага. Стадухин кинулся к сабле, брошенной на нары. Но дверь закрылась, едва осел студеный пар, из него показались головы в песцовых шапках. В обмерзших бородах краснели носы, в глубинах выбеленных ресниц остро сверкали влажные глаза. Михей узнал Василия Бугра и Артема Солдата, оставленных сторожить коч.

— Совсем сдурели? — в сердцах закричал на них. — Хоть бы у Вторки в остроге зимовали, если не сиделось в зимовье! — Бугор, разъяренно глядя на него, мычал и вращал выстуженными глазами. — Как живыми-то добрались? — мягче спросил атаман, помогая товарищам раздеться.

Оба казака сбросили рукавицы, свесили бороды над очагом, стали горстями отдирать сосульки и сплевывать льдинки с усов. Наконец Василий распрямился, обернулся и разразился такой бранью, что бывшие в зимовье люди облегченно захохотали.

— В Нижний выбрались — нет! Говорят — ушли на Анюй. Доперлись до устья — нет! Подсказали — в Афонином зимовье. Приходим — хрен ночевал… У головешек погрелись!

— Сожгли?

— Чтобы другие не подселились… Но нас не тронули, думали — промышленные!

— И то слава Богу! — успокаиваясь, перекрестился Стадухин.

— Хлеба давай! — потребовал Бугор, обрывая пустопорожний разговор.

Муку в зимовье берегли к Рождеству и уже поделили, но отказать прибывшим казакам не могли. Развязали мешок, выложили свежеиспеченный и замороженный каравай:

— Ешьте вволю! Что уж там!

Глаза на выстывших лицах потеплели. Казаки смахнули шапки, обнажив потные макушки с мокрыми завитками волос, положили чувственные поклоны на образа в восточном углу. Бугор с Солдатом застали Стадухина за сборами. Он, Иван Казанец и торговый человек Анисим Мартемьянов готовились к походу за хребет разведать слухи об оленных и собачьих тропах — аргишах на реку Погычу. Мартемьяновский покрученник, беглый янский казак Ивашка Баранов, пришел со стана с мерзлыми соболями и должен был вернуться с паем муки. Он неприязненно поглядывал на заимодавца, фыркал и злословил, что Анисиму через горы идти нельзя: морда у него лопатой, ноги короткие — не помрет, так будет обузой. Долгобородый Анисим от невежливых слов покрученника, строптиво топнул ичигом.

— Что каркаешь, беду кличешь?

— Упреждаю! — невозмутимо повел бровями Баранов, и Стадухин неожиданно поддержал его:

— И то, правда. Когда шли по болотам, сильно отставал и морда была, что рыбье брюхо.

Обида заклокотала в горле торгового человека, хотя сметливый ум подсказывал, что Иван с Михеем правы. Мартемьянов побаивался неведомого пути и вызывался идти лишь потому, что первым объявил о нем.

— Пес ты смердячий! — без зла обругал Баранова. — Голь перекатная! Иди сам, если тебе моя морда противна! А я утяну хлеб на станы.

Беглый казак не снизошел до перебранки, но, одобренный взглядом Стадухина, стал собираться. Бугор с Солдатом тому поспособствовали: зимовье не оставалось впусте. Михей с Иваном и писарем сходили в ясачное селение, взяли двух проводников с упряжками собак и двинулись в верховья Анюя. Вернулись они через месяц на Святой неделе. Все трое были чуть живы: черные от обморожений, осунувшиеся от голода, половины собак в упряжках не было. За них предстояло недешево заплатить ясачному роду. В зимовье вернувшихся встретили Анисим Мартемьянов с Юшей Селиверстовым, спешно затопили баню, а когда вернулись — трое связчиков и два вожа лежали на земляном полу, тупо глядя в потолок.

— Ну что, нашли? — не в силах сдержать любопытство, затоптался возле них Юша и уставился на Стадухина немигающим взглядом.