Первопроходцы

Слухами от Федьки были смущены многие из отряда и потребовали от раненого Казанца писать царю жалобную челобитную. Громче всех, как водится, кричал и возмущался Юша Селиверстов. Под диктовку атамана Иван Казанец без подробностей написал про морской поход, что Селиверстов все знает про моржей, рыбий зуб и путь, а морское дело ему в обычай. Докладывая царю и воеводе, что в том походе участвовали беглые янские и якутские казаки и подали ему челобитные с просьбой служить на новой реке, Стадухин просил поставить их в прежние оклады, обвинял Втора Гаврилова, Василия Власьева, Семейку Мотору, торгового человека Анисима Костромина во всех предыдущих ведомых ему и предположительных грехах. Его спутники слушали написанное по-разному: одни с поддержкой, другие с унынием.

— В другой раз я с тобой не пойду! — объявил Иван Баранов, угрюмо помалкивавший при дележе кости.

Анисим Мартемьянов свой пай и взятый костью долг продал Михею Баеву, а тот передал Селиверстову, доверив продать в Якутском остроге по тамошней цене и привезти для него на Колыму ржи с ходовым товаром. Баев обещал дать подъем для зимнего похода на Погычу-Анадырь, или летнего на Чендон и Нанандару морем, как решит ватага. Двое промышленных, отчаявшись разбогатеть на вольных государевых окраинах, решили вернуться на Лену. Они остались в зимовье при Селиверстове ждать попутного судна, караулить кость с рухлядью.

Протока уже несла с верховий лепехи льдин и сало. Михей Стадухин, просмолив подсохший коткинский коч, во главе ватаги двинулся к Нижнеколымскому острогу, надеясь застать там Василия Власьева. Бес распалял его против зловредного сына боярского и подстрекал к мщению. Он был зол и на сослуживца Семейку Мотору, на товарищей, переметнувшихся к колымскому приказному, жаждал скандала, был готов к нему, но в остроге от колымской власти оказались только Семейка Мотора и Кирилл Коткин. Увидев Стадухина с ватажкой, целовальник не дал ему рта раскрыть: замахал руками и запричитал, что не желает лезть в дела служилых. Если казаки чем-то недовольны, пусть идут в Верхний острог к Василию Власьеву. Брат целовальника, Матвей Коткин, тоже был в остроге. С ватагой покрученников он собирался подниматься в верховья реки на стареньком стадухинском коче и был до слез рад, что может получить обратно свое крепкое, просторное судно в целости со всеми прежними снастями.

Михей Стадухин с товарищами, даже не облаяв целовальника, бросился искать Семейку Мотору. Тот заперся в чулане и через дверь оправдывался, что не мог ослушаться колымского приказного и слезных просьб промышленных людей, у которых в больших долгах. Торговый Анисим Костромин из-за спин покрученников бранил Михея, нес нелепицу и сыпал угрозами, на которые казак отвечать пренебрег. Получилось, что возвращению Стадухина был рад один только Матвей Коткин. Он и отвлек его от гнева, расхваливая возвращенный коч. Казак не сразу понял, о чем лопочет торговый человек, но кипевшая ярость стала утихать и начала тяготить многодневная усталость. Михей сел, тихим голосом велел собрать бывших в остроге людей. Это дело оказалось непростым и нескорым. Его товарищи и спутники по-хозяйски топили баню, устраивались на ночлег. Опасливо озираясь, из чулана вылез Мотора. Беглые казаки, вернувшиеся из морского похода, мирно беседовали и обменивались новостями с бывшими подельниками, переметнувшимися к Власьеву. Драк между ними не намечалось. Торговые люди Анисим Мартемьянов, Михайла Баев, Матвей Коткин, Матвей Кашкин, Михаил Захаров и Анисим Костромин бойко зазывали вольных людей к себе в покруту на зимние промыслы. Богатым из морского похода не вернулся никто, всем надо было как-то выживать. Михей с удивлением наблюдал острожную суету, не совсем понимая, что происходит. Оставленный товарищами, словно оглохший, тупо оглядывался, но теперь он был не один: за его спиной, как тень, маячил брат Тарх. Часть ходивших с ними людей рядилась в покруту к Матвею Коткину. Иван Баранов открестился от промыслов и к радости целовальника заявил, что останется служить при остроге без жалованья.

— Хоть голодать не буду! — бросил укоризненный взгляд на Михея.

— Вольному — воля! — пожал плечами Стадухин. — Хотя… Удивляюсь тебе.

— Я тебе тоже! — с непонятной неприязнью огрызнулся казак.