Первопроходцы

Он поднялся раньше всех, никого не будил, не бранил дремавших караульных: раздул костерок, глядел на огонь то печально, как обреченный на казнь, то мстительно. Яма с обтаявшими иглами снежных стен наполнилась благодатным теплом, от которого брат Тарх и спутники впали в глубокий благодатный сон. Стоило впередиидущим заплутать, Стадухин объявлял дневку, его люди отдыхали, пока соперники, намучавшись, не находили правильный путь. Из-за этого стадухинский отряд шел много быстрей и мог догнать Мотору за день, но не делал этого. И все же плоскогорье оказалось не таким безжизненным, каким выглядело издали, след людей Моторы то и дело пересекали олени, копытившие мхи. Из борозд выскакивали зайцы, прижав уши, уносились прочь. Из-под ног время от времени свечой взлетали куропатки, шумно трепыхались, стряхивая с пера снег, с испуганными криками уносились по ветру.

След Моторы вывел стадухинскую ватагу к двум чумам, обложенным снежными кирпичами. Из вытяжных отверстий курились редкие дымки, на шестах болтали камусами шкуры с розовой мездрой. Сколько хватало глаз, вокруг была равнина, ископыченная стадами оленей. Рогатые быки задирали головы, всматриваясь в приближавшихся людей, возле чумов обреченно толклись полдюжины мужиков с закинутыми на плечо скрученными в кольца арканами. Вблизи казакам и промышленным стали видны их лица, покрытые красками. Юкагиры-ходынцы, оглядываясь, как загнанные в западню волки, угрюмо отвечали Казанцу, что Мотора взял у них мясо трех оленей, двух вожей и ясак — соболий половик, шитый из спинок.

— Вот и попался! — пробормотал атаман в обмерзшую бороду. В глубине обметанных инеем ресниц жестко сверкнули синие глаза. Он приказал своим людям идти быстрей, впрягся с братом в первые нарты, стал отрываться от каравана и поторапливать отстающих.

— Живут же люди и здесь! — пуская клубы пара из обмерзшей бороды, кряхтел Тарх. — А сперва казалось, ничего тут нет кроме смерти.

— Приспособились! — пробурчал Михей, понимая, что брат все еще корит спутников по морскому походу.

Старшему было не до воспоминаний: в его груди разворачивалась прежняя пружина, не дававшая покоя ни ему, ни людям. Он снова покрикивал на товарищей, принуждая идти, пока те не увязали в раскисших снегах. Судя по следам, отряд Моторы был где-то рядом. Истекала обычная весенняя ночь. Небо без звезд было затянуто низкими тучами. Два беглых ленских десятника — Ивашка Пуляев и Шаламка Иванов — бодрствовали в карауле, не давая другу другу уснуть, прислушивались к звукам, скупо поддерживали огонь стеблями полярной березки. Его хватало, чтобы обогреть накрытую одеялом яму. Окрестности просматривались на полсотни шагов. Помня строгий наказ Стадухина, они время от времени высовывались, чтобы осмотреться. Послышалось хорканье оленей. Шаламка поднялся в пояс, надеясь добыть свеженины, но вместо выстрела охнул и сполз в яму со стрелами, торчавшими из груди и живота. Ивашка вскочил с пищалью, не целясь, пальнул картечью в ту сторону, откуда они прилетели. Кажется, в тот же миг загрохотали ружья из других ям. В ночи послышался топот удалявшихся оленей. Михей, скинув треух, бился лбом в затвердевший край ямы, стонал.

— Не почуял людей! Поленился встать, думал, стадо!

Осмотрели раненого Шаламку, вынули стрелы, остановили кровь. Раны были опасными, особенно — в живот.

— Ходынцы отмстили за Моторин грабеж! — хрипел Стадухин в бессильной ярости. В ночи никто не заметил, какого племени были нападавшие, но все понимали, что гнаться за ними — дело безнадежное и опасное. Скорей всего, они этого ждут.

Атаман крикнул, призывая к себе десяток казаков и проворных промышленных людей, велел налегке с оружием бежать за ним, остальным отдыхать. Ертаулы догнали отряд Моторы до полудня. Семен с людьми стоял на месте, будто поджидал. Выпятив верхнюю губу с сосульками, свисавшими с усов, бодливо уставился на приближавшегося сослуживца. А тот, щуря вспухшие веки, подступал пружинисто и неторопливо, как кот к загнанной в угол мыши.

— По какому праву берешь ясак с моих людей? — спросил. — Еще раз показать наказную якутского воеводы? — Надвинулся на казака так, что тот отступил. — Только я могу ясачить к восходу от Колымы!

— Наложили мы на твою наказную! — крикнул торговый Анисим Костромин, заслоняя Мотору. — Здесь не Лена!

За его спиной с тоскливым видом встал Никита Семенов. Стадухин, не глядя на служилых, хлестнул ладонью в меховой рукавице, Костромин повалился на снег, завыл. Никто из его должников не кинулся на помощь. Михея и Семейку плотным кольцом обступили беглые ленские казаки, загалдели, но дотронуться до Стадухина не смели. Ивашка Пуляев стал отталкивать их от атамана.

— Из-за вас ходынцы Шаламку подстрелили! Зачем грабили?