Первопроходцы

— Зачем спорить с Моторой? — обернулся с затаенным укором и тоскливо взглянул на атамана. — Одним — Анадырь, другим — Погыча. Кому что нужней, то и бери! — виновато осекся и поправился: — Если здесь нет соболя — лучше Погыча. У тебя на нее права бесспорные. Но могут и солгать, чтобы нас выпроводить.

— Не видел, чтобы соболь водился в тундре, — просипел Бугор. — Разве мало-мало, где-то по лесным колкам у речек.

В конце июля, в разгар лета, отмахиваясь от ревущих туч овода, на стан вернулись промышленные и стали достраивать зимовье. Не бездельничал и дежневский лагерь. Закончив конопатить и смолить один коч, стали закладывать другой.

— Зачем? — бесился от непонимания Стадухин и тряс за грудки Семейку Дежнева. Тот терпеливо и снисходительно отвечал:

— Вдруг обратно морем поплывем!

— Ты же узнал от диких, что не каждый год лед относит от Носа?

— Вдруг отнесет! — с улыбкой отвечал Дежнев. — И соль кончается, надо плыть к морю парить. Скоро красная рыба пойдет, чем солить?

— Тьфу на тебя! — в бешенстве вскрикнул Стадухин. — Видел новгородских упрямцев, сам из них, но такой один на всю Сибирь.

Дежнев беззлобными глазами с состраданием смотрел на земляка, распаляя его страсти. Хворый Шаламка Иванов с тоской прислушивался к раздору, качал головой на истончавшей шее. Тяжело раненый, он изначально был положен в дежневском зимовье, здесь и отлеживался. В июне стал выползать, чтобы погреться на солнце. Его даже комары и оводы не донимали, как других. Михей взглянул на товарища, смутился, присел рядом, стал объяснять свою правду, надеясь на понимание. Шаламка глядел на него с такой тоской, что сжималось сердце. Стадухин почувствовал, что он уже далек от них всех, там, где споры и соперничество глупы, суетны. Ночью не услышал, как к зимовью подошел Дежнев. Караульный впустил его и разбудил Михея. Семейка со вздохами пошарил глазами по восточному углу избы, перекрестился и сказал, что Шаламка помер.

— Эка жалость! — крестя грудь, сел на нарах Михей. — Я радовался, что на поправку пошел.

— Я тоже так думал, — снова вздохнул Семен. — За полночь стал звать тебя. Не успел я одеться — отошел. Пойдешь, пока не остыл?

Шаламку похоронили, отрыв могилу в вечной мерзлоте, пожелали ему лежать целеньким и нетленным до Великого суда. На девятый день, на помин души, в верховья реки пошла красная рыба. Анадырь потемнел от рыбьих спин, казалось, будто шевелится дно. Запасали рыбу впрок, в большом количестве. По сказам зимовавших здесь людей, другой еды у них не было. Промышленные, ходившие в верховья по притокам, говорили, что встречались с ходынцами, выпасавшими оленей. Надо было их аманатить, подводить под государя. Те, что ходили в низовья Анадыря, видели анаульскую крепость из плавника и китовых костей. Для безопасных промыслов надо было ее разрушить, тамошних людей зааманатить. Но припас рыбы был важней. Пришлось старшему Стадухину отложить службы и запасаться кормами. Рыбу складывали в ямы, отрытые в вечной мерзлоте. Уснувшую, выбросившуюся на берег — отдельно, на черный день и для собак, взятых у ходынцев. Рыбачили смешанными чуницами по родству, землячеству и товариществу, которыми собирались промышлять соболя. И только дежневские, спасшиеся от потопления в море, держались обособленно. Неподалеку от зимовий казаки добыли медведя. Мясо испекли и съели за один присест. Оно пахло рыбой. Казалось, этим запахом пропитаны река, мох, древесина изб. Анисим Мартемьянов перебирая пальцами богатую бороду, брезгливо нюхал пышные пряди и жаловался:

— По три раза на дню стираю со щелоком, все равно воняет!

— Мишка! — Василий Бугор вернулся к реке с пустой корзиной и окликнул приказного. — На стане Моторы — анаулы.

— Почему к нему пришли? — чертыхнулся Стадухин, обмыл руки от слизи и икры.

Распаляясь, приказал Бугру с Казанцем идти следом, быстрым шагом двинулся на другой стан. Подручные едва поспевали за ним. Там служилые и промышленные тоже занимались заготовкой рыбы. Моторы не было. Перед Семейкой Дежневым стоял тойон-анаул. Как принято у тунгусов, лицо его было покрыто синим узором татуированных родовых знаков. По виду собравшихся Стадухин понял, что он принес ясак. Дежнев с важным видом принимал соболей и говорил государево слово.

— По какому праву? — закричал Стадухин, схватил его за ворот, отобрав рухдядь, вытолкал Дежнева из круга и велел взять тойона в аманаты.

Никто из дежневсих людей не пошевелился, чтобы исполнить приказ. Казанец с Бугром смущенно топтались на месте, не желая ссор. Самому атаману было не по чину бросаться в толпу инородцев, хватать мужика: тем самым он ронял достоинство начального государева человека.

— Зачем хватать! — вполголоса зароптал Солдат, а Зараза, уставившись щучьим лицом, презрительно буркнул:

— Кому надо — тот пусть имает!

Их поддержали моторинские беглые казаки и дежневские промышленные.

— Не гневись, Мишка! — прохрипел на ухо Стадухину Бугор. — Не позорь нас перед дикими.