Первородный грех. Книга вторая

А после обеда они занялись любовью на огромной кровати, и ее тело выгибалось под ним с такой всепоглощающей страстью, какой прежде ей еще не доводилось испытывать.

Вечером Шон повел Мерседес в «Метрополь» на новый фильм с участием Чарли Чаплина. Он уже смотрел эту картину и заявил, что в жизни не видел ничего смешнее. Особая атмосфера кинозала живо воскресила в Мерседес воспоминание об умершем восемь лет назад деде. Когда она в последний раз приезжала в Палафружель, его кинотеатр «Тиволи» был закрыт. Мерседес вспомнила, как умирал ее дед – всеми брошенный, больной, жадно хватающий ртом воздух.

Уставившись на мерцающий экран, она с грустью слушала веселый хохот публики. Вот и жизни людей, подумалось ей, подобны кадрам кинопленки, лишь на мгновение вспыхивающим в кромешной мгле. Крохотная фигурка забавного человечка, зажатого между гигантскими зубьями шестерен сошедшего с ума мира, сначала рассмешила ее до слез, а потом она обнаружила, что плачет по-настоящему.

Они покинули кинотеатр еще до окончания сеанса и, обнявшись, побрели вдоль проспекта Рамблас к бульвару Маритимо. Мерседес положила голову на плечо Шона и полуприкрыла глаза. Она пребывала в каком-то оцепенении, чувствуя, как ноет сердце от смешанного ощущения безграничного счастья и необъяснимой тоски.

Она знала, что никогда не сможет забыть этот день, что до самой старости будет с волнением и трепетом вспоминать события сегодняшнего дня и крепкое тело Шона, которое обнимали ее руки. Она знала, что то, что было у них сейчас, они уже никогда не смогут обрести снова.

Они остановились возле монумента Колумбу, который, стоя на высоченной колонне, бронзовым перстом указывал в сторону Нового Света. Шон устремил взор в безбрежную даль моря.

– Вот отсюда и начиналась дорога в Америку Четыре с половиной столетия назад, – сказал он, затем прочитал надпись на монументе: – «В 1492 году Колумб переплыл океан»

– Мне бы надо домой. Покормить кроликов, – проговорила Мерседес.

– Только не в медовый месяц, – запротестовал Шон.

– Но они проголодались.

– Я тоже. По тебе.

Она улыбнулась, и они пошли назад, в отель «Палас»

У них был великолепный номер с лепными потолками и мебелью, сохранившейся с лучших, более благородных времен. Они разделись и нырнули в постель.

Голодными глазами Шон пожирал ее обнаженное тело. Изящный изгиб спины; плечи, по которым рассыпались черные локоны. Треугольник волос внизу живота, такой идеально ровный, словно он был нарисован художником-миниатюристом. Полусферы высоких грудей, вздрагивающих при каждом ее движении Заострившиеся соски…

– Неужели ты действительно моя жена? – с восторгом произнес он.

– Если верить тем замызганным клочкам бумаги, то да, – улыбнулась Мерседес.

– В твоих словах не чувствуется уверенности.

– Не сомневайся, я действительно твоя жена. И, если ты вздумаешь с кем-нибудь еще покувыркаться в сене, я тебе, как сказал тот чиновник, живо жопу надеру. Уж в этом не сомневайся.

– Я вовсе не собираюсь ни с кем кувыркаться, дорогая. – Шон погладил ее точеное бедро, любуясь упругой, гладкой, как мрамор, попкой. Фигура этой женщины была безукоризненна, совершенна. Он принялся с трепетом разглядывать ее миниатюрную ножку, словно держал в руках произведение искусства. У нее были тонкие, длинные пальцы с перламутровыми ноготками. Вдоль ступни бежала извилистая голубая венка.

– Красивая нога? – спросила Мерседес.

– У тебя все красивое.

– И у тебя. А это особенно. – Она положила голову ему на живот и стала ласкать его член, который, мгновенно отреагировав на ее прикосновения, начал быстро увеличиваться у нее в руках.

– Чтобы трогать меня во всех местах, ты должна сначала стать моей женой, – чуть охрипшим голосом пробормотал Шон.

– А я уже ею стала. И теперь эта могучая колонна принадлежит мне. – Мерседес игриво взглянула на его напрягшийся член. – Пожалуй, на ее вершину можно было бы поставить маленькую статую Колумба. Вот сюда.

– А это не создаст тебе некоторых неудобств?

– Зато как впечатляюще будет выглядеть! И табличку прикрепим с надписью. Золотыми буквами.

– Какой еще надписью? – засмеялся он.

Она заговорила по-английски:

– «В 1938 году мною была дефлорирована Мерседес Эдуард Баррантес».

– Как-то не очень, – сказал Шон. – И что за «дефлорирована»? Где ты откопала это слово?

– В словаре. Оно соответствует испанскому deflorar и означает то же самое: разорвать цветок. Ты разорвал меня, да?

– Правильно говорить не разорвать, а сорвать.

– Co-рвать, – поправилась Мерседес. – Дурацкий язык.

– Хотя согласен: «разорвать» звучит больнее.

– Боль тогда была ужасная.

– А сейчас не больно?

– Сейчас нет. – Она снова переключилась на испанский. – Расскажи мне о Западной Виргинии.

– Я же тебе уже рассказывал… То… как ты мне делаешь… это очень приятно…

– Я хочу услышать не о забастовках и маршах протеста. Расскажи мне, какая она, эта твоя Западная Виргиния. Как там живут люди. Какие у нас будут друзья. Где мы будем жить. Чем заниматься.

– Ну, там красиво… Горы, леса, реки… А люди… они…

– Продолжай, продолжай. – Ее пальцы все еще ласкали его. Он блаженно застонал.