Первостепь

Он оставил украденный набедренник мальчугана возле норы. А взамен сорвал несколько травинок, окроплённых кровью убитой волчицы. Он направился прямиком на стоянку, не пряча следа. Подошёл к жилищу вдовы и небрежно уронил перед входом окровавленные травинки. Эта хижина была без хозяина – кто бы мог разоблачить его замысел? Некому! Если что вдруг и заметят, то подумают: дети игрались. У вдовы ведь осталась почти взрослая дочь и маленький сын. Дочь всегда насмешливо потрясала своими быстро спеющими грудями, когда он – по делам! – проходил мимо, а её выродок-братишка даже порой хватал в руку камень. Он отвечал им словами или вовсе не отвечал. А теперь он ответил поступком! Его замысел был превосходен. Великолепен. Какой бы колдун сумел так ловко обстряпать! А у него получилось. Волки вернулись к своей норе, обнаружили разбой и пришли мстить. Люди душными ночами откидывали настежь пологи своих лёгких хижин, и какой-то волк утащил сынишку вдовы прямо с лежанки. Славный начался переполох! Вдова кричала, что видела оборотня – и он стал ей поддакивать. Днём он нашёл полуобъеденный трупик того, кто когда-то грозил ему камнем, стёр вокруг волчьи следы и созвал людей. Надо же! Перепуганные, они стали слушать его, Непрошедшего. Когда плохо им стало – послушали. Ему ведь всю жизнь было плохо. Всю жизнь!.. Все уверились, будто действовал оборотень, тут же ушли со стоянки, но на переходе пропал ещё один мальчик. А на новой стоянке похитили девочку. Теперь люди рвали волосы на своих головах, теперь они жаловались. А он, наоборот, прятал улыбку под маской сочувствия. Страшная началась суматоха. Для них, не для него. Он в глубине души ликовал над их горем. Пусть узнают, каково было ему, когда он помногу дней валялся больной в одиночестве, когда он почти умирал, а они только смеялись: хватит прикидываться! Теперь они сами «прикидывались». Проклятый Еохор был далеко, старики и старухи нелепо шаманили, кто как умел. А никак они не умели. Просто им повезло. Когда они ещё раз поменяли место стоянки, теперь они расположились на охотничьих угодьях львов. Волки боялись туда соваться по ночам. Они могли прийти только днём, когда львы обычно крепко дрыхнут. Но днём бдели люди. И похищения прекратились. А он рассказывал всем, как сразился с жестоким оборотнем во сне и даже уверял, что вырвал у того клык. И он показывал им клык гиены, подобранный давным-давно – и ему почти верили. Или даже полностью верили. Над ним перестали смеяться, над ним не подшучивали, смех вообще прекратился среди людей после стольких лун траура. А вот вдова, совсем дряхлая, неожиданно начала улыбаться. Ем улыбаться! Однажды и он улыбнулся в ответ. Однажды… А потом вдова умерла. Её дочь не трясла перед ним больше грудями – а ему даже как-то этого не доставало… Если б можно было жениться на девочке… такой одинокой – куда ей было деться? Он понемногу пытался её обхаживать – и на него опять стали коситься, шептаться, будто Ребёнок пристаёт к ребёнку и притом к сироте. Не верили, что он её защищает от оборотня. Быстро забыли. Постепенно всё началось сызнова. Сызнова. Сызнова!

Ему не удалось их уговорить провести зиму отдельно. Они обратно пропускали его слова мимо ушей. Когда они все возвратились в Зимнее стойбище, шаман их уже поджидал. Еохор стал приставать с нескончаемыми расспросами про его сонную битву с оборотнем – он любил почесать языком, но только не с мерзким шаманом. У того колючие глаза хуже терновника, а под мясистыми губами прячется жало. Настоящее жало. Еохор приставал с расспросами – и он не сдержался. Высказал всё, что думал: и про шамана, и про его треклятых духов. И теперь вот он здесь. Но его бой ещё не закончен. Отнюдь!

Он умер весной после быстрой болезни. Все так решили, будто он умер. Он не мог понять их решения, он никогда никого не понимал, потому что все, как один, сговаривались против него. И тогда, весной, сговорились считать, будто он умер.

Он помнил, как летел по какой-то узкой пещере, натыкаясь на стены и прорываясь сквозь визги. А навстречу ему проносилась вся его прежняя жизнь. Болтовня, одиночество и опять болтовня. Ему стало тошно от такого соседства – и пещера выплюнула его.

Потом он тащился по унылой степи. Чахлые травы скорбели о влаге, тяжесть наваливалась отовсюду. Будто он нёс на плечах тушу мамонта. Его ноги не двигались, а волочились, взрыхляли землю; чахлые травы хватали его жёсткими стебельками, резали острыми лезвиями. Он ещё нёс копьё, превратившееся в бревно – но для чего ему нужно было бревно, когда он задыхался от жажды? Он бросил никчемное копьё, и идти стало чуточку легче.

И вот он увидел большую реку. Два её берега резко разнились. На той стороне, укрытой призрачной дымкой тумана, вздымались величественные деревья и благоухали цветы. Их ни с чем не сравнимый аромат достигал и чахлого скудного берега. Высунутый Язык долго вдыхал чудные запахи. Но широкий поток его сильно страшил. Столь мутной воды он боялся напиться.