Первые бои добровольческой армии

Мы с князем возвращались на фронт. За несколько дней положение на Таганрогском фронте изменилось. Поднялись казаки ближайших станиц (вернее, их искусственно подняли, так как настроение казаков было неуверенное), и хорунжий Назаров[14], начальник партизанского отряда, решил ударить с ними на село Сали, где, по сведениям, находились большевики. Разведки достаточной не было. Хорунжий бросился на ура и налетел на значительные силы большевиков с артиллерией.

Казаков разбили. Они в беспорядке бежали, оставив под Салами раненых и убитых. «Подъем» упал, казаки замитинговали: «Нас продали», «Нас предали», «Опять ахвицара!».

Подъезжая к Хопрам, мы застали такой митинг. Казаков пробует уговорить новый начальник участка генерал Черепов, но бесполезно: казаки решили расходиться по домам. Пробует уговорить их и священник станицы Гниловской с распятием на груди. (Священника станицы Гниловской, взяв станицу, повесили большевики – Р.Г.) Он поднимал казаков, ходил с ними в бой, но теперь его не слушают. «Чего нам говорить!», «Сами знаем, что делать!», «Идем по домам!», «Нет, где этот начальник наш, туды его мать? Где он, мать его… Убежал, сволочь!».

Казаки разошлись. Их выступление только обострило положение. К нашему отряду придана часть кавалерийского дивизиона полковника Гершельмана, и мы двинулись к селу Чалтырь, на окраине которого и расположились.

Село Чалтырь – очень богатое. Жители его – армяне. Мы ждали радушного приема; но жители сторонятся нас, стараются ничего не продавать, а что продают, то по крайне дорогой цене.

В разговорах с ними пытаешься рассеять неприязненное отношение, но наталкиваешься на полное недоверие и злую подозрительность.

Стоим день. На другой, поздним вечером, получен приказ: отойти от станции Хопры.

Вышли в степь. Мороз, ветер, темь, метель. Засыпает снегом, трудно вытаскиваются ноги, колонна растянулась по одному… Идем, вязнем в снегу; остановились – дороги нет. Ветер налетает, гудит по винтовкам. «Провод телефонный ищите! по нему пойдем!» – кричит кто-то. Люди толпятся, как стадо, мерзнут, ругаются, лезут по снегу искать дорогу. Слышны голоса: «Руку отморозил», «Давай сюда винтовку!», «Оттирай, оттирай скорей!». Начинается легкая паника. Трут друг другу руки, лица. Более слабые стонут.

Наконец нашли дорогу, опять поплелись по глубокому снегу. То и дело слышно: «Пожалуйста, потри, потри, совсем замерзла, не слышу, ей-богу…»

Кто-то едет навстречу, поравнялся с головой колонны, и все остановились. По ветру доносится раздраженный голос полковника С.: «так чего же раньше не телефонировали! Я людей обморозил!» – «Генерал отменил пгиказание, – отвечает лейб-улан полковник Гершельман, – вам надо возвратиться в Чалтырь».

Среди отряда ропот, ругань… «Сволочи, это всегда у нас так!», «Сидеть в вагоне – не в степи мерзнуть», «Безобразие, не могли раньше позвонить!».

«Я впегед поеду, полковник», – говорит Гершельман, садится в сани и скрывается в холодной темноте.

Повернули назад. Теперь еще холоднее, ветер бьет в лицо. Люди торопятся, сбиваются с дороги, еще чаще: «Потрите, господа, ради Бога», «Ох, не могу идти». Останавливаются кучки, некоторых оттирают, других еле-еле ведут под руки.

«Господа, капитан в поле остался!» – кричит кто-то.

«Ну, что же делать, из села пошлем подводу», – отвечают другие, торопясь вперед.

Огоньки – пришли в Чалтырь. Поверка людей – трех недостает. В поле едет подвода и два офицера: искать.

Из ста двух человек 60 обморозились. Тяжело обмороженных отправляют на Хопры и в Ростов.

Полковник С. доносит, требует теплых вещей. «Выслано, выслано», – отвечают из штаба, и мы ничего не получаем по-прежнему. Весь отряд обвязан бинтами, платками, тряпками…

* * *

А ранним утром следующего дня в хату вбежал офицер: «Господин полковник! большевики наступают!» – «Как, где?» – «Разъезды уже в село въезжают, а там показались цепи…»

В ружье! всем строиться! выходить!

День зимний, яркий. Торопясь, выбегают из хат люди, поблескивая на солнце штыками. Эта окраина села возвышенней: видно, как с противоположной подъезжают конные – игрушечные солдатики, а на ярко-белой линии горизонта появились черные, густые цепи.

«Вторая рота, построиться! Будем залпами стрелять по разъездам!» – кричит полковник С.

Рота вытянулась серой лентой. Лица напряженны, слегка бледны. Никто ничего не говорит. Щелкнули затворы, взлетели винтовки, шеренга ощетинилась.

«Рот-та, – замерли, – пли». Гремит залп. Черненькие игрушечные фигурки-кавалеристы остановились, метнулись…

«Рот-та – пли!» – залп! Фигурки повернулись, вскачь несутся к цепям.

«Скачут, сволочи, – бросает полковник, – рота – пли».

Вж… вж… – шуршит в ответ шелковой юбкой первая шрапнель, и за нами вспыхивает белое, звонкое облачко.

«Перелет», – говорит кто-то.

На взмыленной, задохнувшейся лошади подскакал ординарец: приказано отойти к Хопрам. Начали отступление. По белому топкому снегу, блестящему миллионами цветов и блесток, растянулись черными пятнами две цепи, а сзади, застилая горизонт, густыми, черными полосами движутся на нас большевики.