Первые четыре века христианства

Два великих пустынника подняли могущественный голос в обличение врагов его: Исидор, родственник архиепископа Феофила, поселившийся в убогой келий, близ города египетского Пелусии, исправлял красноречивыми письмами и примером все окрестные страны, равно строгий к властителям, епископам и простолюдинам, и не раз упрекал самого Феофила за его неправосудие. Другой же отшельник, св. Нил, занимавший некогда должность епарха Цареградского, подобно великому Арсению бросил все блага мира, чтобы с юным сыном Феодулом уединиться в дикой пустыне Синайской, у подошвы горы, пылавшей по преданию Ветхого Завета, когда Моисей вопрошал здесь к Богу и Бог ответствовал ему гласом.

«Каким образом надеешься ты, — писал он к императору Аркадию, — чтобы столица твоя избавилась от частых землетрясений и небесного огня, когда в ней совершается столько преступлений и безнаказанно царствует порок? Когда изгнан из нее столп церковный, свет истины, труба Христова, блаженный Иоанн? Как вознесу молитву мою о граде, сокрушаемом гневом Божиим, непрестанно ожидающем громов Его, я снедаемый скорбию, волнуемый духом, терзаемый сердцем, от избытка зол, преисполнивших Византию? Зачем поверил ты врагам Иоанна? Зачем изгнал великого святителя и лишил Церковь его святых назиданий? Покайся!»

Но слабый Аркадий, сам уже на краю преждевременной могилы, не покаялся; казалось, он ожидал только отшествия Иоаннова, чтобы самому оставить мир, ибо последовал немедленно за ним. Златоусту же наступило время его всесожжения; поприще совершил он, веру соблюл и ему, подобно как Апостолу Павлу, готовился венец правды, который Господь воздаст всем возлюбившим Его явление. Враги его, Порфирий Антиохийский и Севериан Гавальский, исходатайствовали, наконец, у императора повеление сослать его еще глубже, на поморье негостеприимного Понта, в пустынное место Пифион (ныне под именем Пиционды, с остальным берегом Абхазии, вошедшее в пределы обширной империи Российской и украшенное великолепными развалинами церкви, быть может, во имя великого изгнанника).

407-й от Рождества Христова

Три месяца продолжалось утомительное странствие, двое стражей сопровождали святого, не давая ему ни малейшего отдыха; но один из них, более человеколюбивый, иногда оказывал втайне некоторое снисхождение; другой же воин, нрава зверского и сурового, раздражался даже, если встречавшиеся на пути просили его пощадить слабого старца. И в проливной дождь, и в знойный полдень выводил он нарочно своего узника, чтобы промочить до костей или опалить священное чело его, лишенное волос, и не позволял останавливаться в городах или селениях, чтобы не дать укрепиться банею, необходимою для его изнуренного тела. Так достигли они города Коман и прошли мимо, остановившись для ночлега в уединенной церкви мученика Василиска, епископа Команского, пострадавшего при суровом Максимине Даие, вместе с пресвитером Антиохийским Лукианом. Ночью явился спящему труженику мученик Василиск и сказал: «Мужайся, брат Иоанн, завтра мы будем вместе». Явился заблаговременно и священнику той церкви, говоря: «Приготовь место брату моему Иоанну, ибо уже приходит». Наутро тщетно умолял стражей своих Златоуст остаться в церкви хоть до полдня, надеясь сложить к тому времени тяжкое бремя жизни, и принужден был продолжать путь; но болезнь его так усилилась, что сами мучители решились возвратиться. Тогда, предчувствуя скорую кончину, Иоанн, не вкушая пищи, изменил одежды свои и весь облекся в белое, даже до обуви, роздал присутствующим немногое, что имел с собою, и, причастившись страшных Тайн Христовых, произнес пред всеми свою последнюю молитву, которую заключил обычными словами: «Благодарение Богу за все!» Потом сказал еще тихое предсмертное «аминь», и простершись на одре, испустил дух. Великое множество иноков и дев, соседних обителей Армении и Понта, стеклись на его погребение в пустынной церкви Команской, и святое тело нового мученика положено было с честью, близ пострадавшего, подобно ему, блюстителя сего места Василиска.

Но не прошло тридцати лет, как более славным торжеством почтены были нетленные останки святителя. Сам он, как бы подвигнутый молитвенной грамотой восприятого им от купели императора Феодосия младшего, и ученика своего Прокла, архиепископа Цареградского, перенесен был на поприще своих духовных подвигов, поставлен опять на ту кафедру, которая оглашалась его златыми беседами; а благодарная Церковь причла его к лику своих заступников и вселенских учителей Василия Великого и Григория Богослова, возглашая трем вкупе, не разделенным по высоте их духа и многострадальному священству, торжественную песнь:

«Органы Духа, трубы божественного грома, молнии проповедания! Вы, приявшие мудрость от Бога, как три Апостола, силою благодати сделались рыбарями в разуме, и утвердили догматы простой нашей веры!»