Первые четыре века христианства

«Вас называют благочестивыми и любомудрыми, — писал кесарям Иустин, — философы должны любить одну только истину, не увлекаясь обветшалыми мнениями или ложными толками. Вы властны лишать нас жизни, но не в силах вредить нам: мы просим суда; если же мы невинны, то казнь наша не более ли дело страсти и неправды? Вот излагаем и самое учение наше, дабы отныне вы оставались безответны пред Богом. Когда вам доносят, что мы ожидаем некоего царства, оставьте подозрение, будто бы царство то есть земное; поверьте, что мы не стали бы для него жертвовать жизнью и лучше искали бы сохранить ее для наслаждений земных. Никто более нас не желает вам мира, ни с кем не может быть легче сохранять его, как с нами, потому что мы страшимся самого преступления гораздо больше, нежели казни за преступление, зная, что все грехи открыты Господу, праведному их Судии. Лучшим доказательством служить может сравнение того, что мы были в язычестве, с тем, что мы теперь». Иустин представил во всей наготе мерзость разврата, в котором утопал языческий мир, и для разительной противоположности коснулся слегка не только нравов, но и внутреннего устройства Церкви Христовой. Он говорил о постах ее и милостыне, о покаянии сокрушенного сердца, о непрестанной молитве частной и общественной, о таинственном очищении от грехов в водах крещения во имя Св. Троицы, и о таинственной пище на вечерях любви, хлеба и вина, которые, чрез благословение освящающего, прелагаются в самое Тело и Кровь воплощенного Господа, подобно как и сам Господь, предвечное Слово Божие, сделался плотию и кровию нашего ради спасения. «Если, — заключал Иустин, — вы найдете уважительным сказанное мною, уважьте, если нет, презрите; мы же объявляем вам суд Божий за неправду: впрочем, воля Господня да будет».

167-й от Рождества Христова

В таком же духе написал свою апологию другой философ Христианский, Афинагор пресвитер, знаменитый своею ученостью в Афинах и Александрии; но его писание, равно как и Иустиновы, не могли потушить частных гонений, возникавших в тихое правление Антонина, которые наконец обратились в одно общее, при самом кротком из императоров, философе Марке Аврелии. Сам Иустин запечатлел кровью веру, столь твердо им защищаемую; он пришел в Рим с своими учениками, нося мантию философов и составил училище, где под образом внешнего любомудрия, преподавал истинное учение Христианское. Там посрамил он ересеначальника Маркиона, происходящего от благочестивых родителей, который за тяжкое согрешение подпал под клятву отцовскую в областях Понта и, тщетно искав разрешения, соединился в Риме с другим еретиком Кердоном, чтобы проповедать два начала в божестве; одно доброе, другое злое, и два от них исшедших Христа. Иустин состязался и с другим врагом Христианства, философом Кресцентом, который вооружал против него народ непрестанными клеветами, доколе не привлек на судилище, где префект Римский спросил о его учении. «Я испытал все учения, — отвечал Иустин, — и прилепился к Христианскому, хотя оно неприятно заблуждающимся: верую во Единого Бога, Создателя видимых и невидимых, исповедую Господа Иисуса Христа, возвестившего нам спасение и грядущего судить род человеческий; я же, создание слабое, не в силах выразить необъятности Его Божества, то было дело пророков, за несколько веков предрекших пришествие в мир Сына Божия». Иустин не хотел открыть префекту места тайных собраний христианских и после многих истязаний вместе со своими ученикам присужден был к отсечению главы.

Еще более чувствительную потерю испытала Церковь в лице св. Поликарпа Смирнского. Сей престарелый ученик Иоанна Богослова, переживший всех своих сверстников, долгое время соблюдал свою паству, как последний свидетель времен Апостольских и как первое звено долгой цепи их преданий. Уже в преклонных летах он посетил Рим, чтобы совещаться там с епископом Аникитою о времени празднования Пасхи; потому что Церкви Азийские совершали ее 14 апреля, по примеру Иоанна, Церкви же Римская и Александрийская, в первое воскресение после весеннего полнолуния, по преданию Апостолов Петра и Павла. Хотя ни тот, ни другой из епископов не хотели отказаться от местных своих преданий, однако же прение по сему предмету не послужило между ними к нарушению союза церковного, общего в то время по вселенной; в знак взаимной любви совершили они вместе божественную литургию, на которой папа Аникита уступил Поликарпу первенство в освящении даров, как мужу Апостольскому.