Первые четыре века христианства

Василий возвратился, однако, в Кесарию прежде друга и там от философии человеческой перешел к Божественной, отвергнув почести мирские и обратив все силы духа на усовершенствование внутреннее в тихом уединении и вольной нищете. Первой наставницей служила ему старшая сестра, потом великие отшельники Египетские и Палестинские, которых посетил с жаждою внутреннего образования, когда пробудился от сна житейского к свету Евангельскому и более постиг всю суету временного. От них научился он побеждать свою природу воздержанием, бдением и молитвою, пренебрегать телом для освобождения духа и жить как бы в чуждой плоти, являя миру, что значит быть здесь истинным странником и гражданином неба. Возвратясь из Египта, он искал в своем краю ближайших руководителей и прилепился сперва к Евстафию, епископу Севастийскому, не подозревая в нем заблуждений арианских, потому что видел только строгое житие этого мужа и учеников его. Потом избрал себе скромное уединение на берегах реки Ириса, в области Понтийской, куда удалилась сестра его Макрина по смерти бабки, чтобы успокоить старость матери своей Эммелии, и основала у себя в доме малую женскую обитель, по соседству церкви сорока мучеников.

И Григорий поспешил оставить Афины, чтобы насладиться в отечестве обществом своего друга, и, приняв святое крещение, отложил с тьмою язычества блага житейские для занятий духовных. Из приобретенных им наук он ценил только одно красноречие, обращая оное к назиданию церкви, и жаждал, подобно Василию, посвятить себя житию иноческому, но дряхлость родителей принудила его оставаться еще в мире, чтобы облегчать им заботы домашние. Однако же из глубины уединения непрестанно призывал его к себе Василий, и их дружеская переписка, исполненная веселия душевного, осталась верным изображением их образа мыслей и жизни. Очаровательно описание пустыни Василиевой.

«Бог открыл мне жилище по сердцу, — писал он, — такое, о каком мы некогда мечтали на свободе. Это высокая гора, покрытая темным густым лесом, орошаемая с северной стороны светлым потоком; у подошвы ее пространная долина, изобильная ручьями, лес ограждает ее отовсюду, как крепость, и делает из нее почти остров. Два глубоких оврага разделяют ее на две части; с одного края низвергается водопадом река, с другой непроходимая гора заграждает путь; один только есть исход, и мы им владеем. Обитель наша на высоте, так что вся долина и река, по ней текущая, пред глазами, и отраден вид, как вид берегов Стримона, я не встречал ничего прекраснее. Река питает в себе множество рыб, и благодатные ее испарения освежают воздух этого очаровательного места. Иной, может быть, восхищался бы разнообразием цветов и пением птиц, мне же некогда увлекаться временными наслаждениями. Счастливое положение края делает его обильным всякими плодами; а для меня самые сладостные — мир и тишина, по совершенному отдалению от городского шума: здесь не встретишь даже путника, разве иногда какой-либо ловчий заглянет в нашу пустыню; но нам не страшны хищные звери, одни только зайцы, козы и олени резвятся по нашей долине. Могу ли предпочесть иное место этому очаровательному жилищу? Прости мне желание мое здесь основаться».

Но в другом письме, более важном по своему предмету, Василий описывал другу пользу уединения для усмирения страстей и утверждения помыслов. «Выйти из мира, — писал он, — не то значит, чтобы удалиться от него телом, но освободить душу от рабства, не иметь ни дому, ни семьи, ни близких, ни забот, ни имений, забыть все, чему научился от человеков, чтобы приготовить себя к приятию познаний Божественных. Занятие отшельника есть подражание Ангелам, в непрестанной молитве и славословии. Восходит ли солнце, и он встает для труда, не прерывая умственной молитвы; он размышляет над чтением святых писаний, чтобы приоб-ресть добродетель и направить жизнь свою по примеру святых; потом молитва следует за чтением, чтобы сделать это действительнее. Разговоры инока должны быть чужды всякого суесловия и спора, скромны, тихи и приветливы; смирение же обнаруживается в осанке, поступи, потупленном взоре, самой простой одежде, едва достаточной, чтобы прикрыться от холода и жара; в пище надлежит искать только удовлетворение голода: довольно хлеба и воды с немногими овощами, но и вкушая ее без жадности, надобно размышлять духовно, начиная и оканчивая трапезу молитвою. Из двадцати четырех часов дня один только пусть определится для забот телесных, сон же да будет краток, легок, и полночь отшельнику должна быть, как утро для прочих, чтобы в безмолвии природы, с большим вниманием, размышлял он о средствах к очищению грехов своих и усовершенствованию в добродетели».