Первые философы Индии

На вопрос царя Аджаташатру о результативности аскетических занятий Аджита Кесакамбала представил следующий «конспект» своего учения. «Великий царь! — ответил он. — Нет ни милостыни, ни пожертвования, ни жертвоприношения, ни вызревания плодов добрых и злых дел, ни этого мира, ни того, ни матери, ни отца, ни нерожденных существ другого мира, ни тех шраманов и брахманов, которые, будучи на правильном пути и с правильными целями, сами объяснили бы [существование] этого мира и другого, постигнув [его своим] умо-зрением. Этот человек состоит из четырех великих элементов. Когда приходит время, [его] земля возвращается в тело земли, вода — в тело воды, огонь — в тело огня, ветер — в тело ветра, а чувства — в пространство. Четверо несут на погребальных дрогах труп до места погребения, где [жрецы] лопочут слова, пока кости не побелеют и пепел не завершит „жертвоприношение“. Глупцы разглагольствуют о [пользе] щедрости. Те, кто говорят о существовании [этого мира или другого], пустословят и лгут. Глупые и умные [одинаково] погибают и исчезают с разрушением тела и после смерти не существуют»[27].

Помимо данного, основного фрагмента до нас дошло лишь несколько других свидетельств об Аджите. Так, в одной из сутт Самъютта-никаи паривраджак Ваччхаготта (см. ниже) сообщает Будде, что шесть «еретических» учителей (чьи взгляды излагаются в «Саманнапхала-сутте»), в их числе и Аджита Кесакамбала, претендовали на знание того, в каких следующих телах после смерти перевоплотятся их ученики. Буддхагхосу в одном месте можно понять таким образом, что Аджита признавал другой мир, но считал, что смертные не могут туда попасть. В одном пассаже Маджджхима-никаи воспроизводится стих, точно соответствующий высказыванию Аджиты, согласно которому «те пустословят и лгут, кто учит о существовании» (вероятнее всего и этого, и другого мира). В джатаке № 491 приводится стих, также перекликающийся с моральной (точнее, аморальной) сентенцией Аджиты: «Иные говорят: „Богов нет, жизнь завершается уже здесь на земле, и добрые и злые получают свою „плату““, а щедрость они зовут требованием глупцов». Джайнская «Сутракританга», излагая воззрения материалистов, приводит их мнение о том, что нет ни добродетели, ни порока, ни того мира, что после распада тела индивид перестает существовать и что когда человек сам совершает какое-либо действие или побуждает действовать других, Атман в этом не участвует. А другой джайнский текст приводит стих: «Нет ни матери, ни отца, ни человеческого действия», несомненно отражающий лексику Аджиты. В «Сандака-сутте» весь приведенный фрагмент Дигха-никаи воспроизводится полностью с дополнительными параллелями в других палийских текстах[28].

Приведенные свидетельства в сопоставлении с основным фрагментом позволяют считать, что учение Аджита Кесакамбалы оставило в индийской философской памяти достаточно ощутимый след и что «отпечаток» его в традиции был немалым. Очевидно, что его учение было вполне законченным и, если можно так выразиться, внутренне цельным. Некоторую путаницу вносят Ваччхаготта и комментатор палийского канона. В самом деле, если Аджита принадлежал к тем учителям, которые претендовали на знание дальнейших воплощений своих учеников, то его материализм непоследователен, как и в том случае, если он как-то признавал иной мир, но считал его для смертных «недоступным». Но здесь, вероятно, явление «шумовых накладок» в трансляции его учения. Ведь Ваччхаготта называет его в общей формуле «шесть еретических учителей», которые буддистами порицаются за претензии на всезнание, а потому Аджита в данном случае «сливается» с другими. Буддхагхоса же прямо противоречит однозначно ясному тезису Кесакамбалы, согласно которому нет не только другого мира, но даже и этого.

В результате перед нами последовательно материалистическое учение. Единственным достоверным источником знания признается чувственный опыт, который позволяет видеть во всех живых существах только агрегат нескольких материальных начал. Показательно, что Аджита иронизирует по поводу претензий шраманов и брахманов на «духовное видение»: в чем найдется для него применение, если положиться можно только на свидетельства пяти чувств? Поэтому позицию Аджиты можно определить как критику — с «эмпирической» точки зрения — и предания и интуиций. Однако его нельзя считать и сенсуалистом: чувствам он так же, в конечном счете, не доверяет, как и «духовному видению». В самом деле, чувственный опыт свидетельствует о существовании если не другого, то, по крайней мере, этого мира и населяющих его живых существ. Для Аджиты же это все иллюзия.