Первые коршуны

— Ну что ж… если бог судия… Я рад, что если потреба для всех, я приложу старание… Только дай срок…

— Коли есть желание, то дочь уломать не трудно, а там уж мы дадим себя узнать воеводе, доедем его, допечем — удерет отсюда, накивает пятами, а мы заживем на широкой воле. Коли Ходыка с вами, то не сумуй!

Успокоенный войт, с просветленным лицом, встал было к Ходыке, но в этот миг отворилась быстро дверь и на пороге её появился какой-то старик, одетый в свитку.

— Ясновельможный пане! — проговорил тревожно вошедший. — Нужно зараз домой!

— А что там? — схватился, как ужаленный, лавник.

— Пыльное дело… Пришел тот…

— А?! — произнес Ходыка и, сделав мимический знак, чтоб не проговорился слуга, прибавил поспешно. — Я сейчас же за тобой… Зови сына!

IV

Проводив до ворот своих именитых гостей, войт возвратился назад в ярко освещенную светлицу, в которой девушки угощали сына Ходыки — Панька. Еще в сенях он услышал доносившийся оттуда хохот. Смеялась громко Богдана, но вместе с тем слышался тихий смех Гали. Последнее обстоятельство чрезвычайно обрадовало войта; уже больше года в его господе не раздавалось веселого девичьего смеха; с тех пор, как пришло известие о смерти Семена Мелешкевича, Галя совсем переменилась: ни разу не видел он улыбки на ее лице; никому не жаловалась она на глазах, не плакала, не убивалась, а только видно было, что глубокое горе точило ее сердце. Одна только эта цокотуха, Богдана, и розважала ее, да и то плохо…

А теперь, слава богу, видно, дело на лад пошло.

Новый взрыв самого резкого, самого заразительного юного смеха подтвердил размышления войта.

Под седыми усами его промелькнула довольная улыбка и, толкнувши тяжелую дубовую дверь, войт вошел в ярко освещенную светлицу.

Присутствовавшие в комнате были до того увлечены, что даже и не заметили этого. Ухватившись за бока, Богдана буквально покатывалась от смеха, утирая шитым рукавом сорочки слезы, выступавшие у ней от хохота на глаза; смех ее был так неудержимо весел и увлекателен, что, глядя на нее, смеялась не только Галина, но и старуха нянька.

— А чего это вы смеетесь так, цокотухи? — произнес громко войт, останавливаясь у дверей.

При звуке этого голоса веселый смех сразу оборвался. Все трое оглянулись и, увидев вошедшего войта, смутились.

— Выбачайте, пане войте, мы и не слыхали, как вы вошли, — ответила почтительно Богдана, поспешно подымаясь с места; за нею встала и Галя, а старуха нянька бросилась убирать со стола посуду.

— Ничего, ничего, смех не грех, дивчата, — произнес приветливо Балыка, подходя к столу и усаживаясь на покрытом красным сукном табурете. — Я рад, что моя Галочка развеселилась. — Он ласково дотронулся до плеча дони и, повернувшись к Богдане, добавил — Ну рассказывай же, гоструха, чего это ты так реготалась?

Обе девушки молча улыбнулись и лукаво переглядывались между собой.

— Да то мы с этого… с дурня того… смеялись, — ответила наконец Богдана.

— С какого это дурня? — изумился войт.

— Да с того же, с Панька… с Ходыкиного сына.

При этих словах Богданы приветливое выражение сразу слетело с лица Балыки, седые брови его сурово нахмурились.

— А кто это тебе, дивчино, сказал, что Ходыкин сын дурень? — обратился он строго к Богдане.

— Кто сказал? — изумилась искренне девушка. — Да об этом же всякий дурень знает и на Подоле, и в замке.

— Он, может, и не дурень, а только смешной, — смягчила приговор Галя.

— Именно только дурень знает его за дурня, — произнес сердито войт, и темные глаза его сверкнули под серыми бровями, — а всякий разумный человек знает, что Панько юнак тихий, смирный, на крамарстве[32] добре знается и что всякая из стану белоголовых за молодого Ходыку с дорогой бы душой пошла!

При этом заявлении войта Богдана невольно фыркнула и, спохватившись, закрыла лицо рукавом.

— Чего смеешься? — остановил ее строго войт.

— Выбачайте, пане войте, — заговорила торопливо Богдана, отымая руку от лица, — только если б пан войт видел его да услыхал про очкур… Ой, матинко! — и, несмотря на все свое старание удержать смех, Богдана громко прыснула, а вслед за нею рассмеялась и няня.

Это окончательно рассердило Балыку.

— Да полно вам реготаться без толку! — вскрикнул он грозно и стукнул палкой. — И ты тоже, старая ведьма, с глузду зсунулась.[33] Зубы проела, а ума не набралась! Не умеет уму-разуму наставить детей, а еще и регочется, мов нависна.[34]

В ответ на это старуха проворчала под нос что-то непонятное, но войт не обратил на это внимания.

— Ишь ты, — продолжал он сердито, — Ходыка им дурнем сдался. Да дай бог, чтоб у нас побольше таких дурней завелось. Ходыка и шляхтич старожитнего роду, и веры годной, а что уж до статков-маетков, так с любым магнатом потягается… Он мало еще в людях бывал. Несмелый… Может, что и смешное, а им уже — дурень. Разумные какие!

И пан войт сердито поднялся с места и принялся шагать по светлице.

Никто не решился противоречить разгневанному старику.

Богдана поторопилась попрощаться с Галей и поспешно выскользнула из покоя; няня отправилась провожать ее.

Войт с Галей остались в светлице вдвоем.