Первые ласточки

— Вот сотворим новую жизнь, будем строить и открывать школы, училища, всех людей сделаем грамотными.

— Всех?! — удивился Варов-Гриш. — Всех нельзя! Грамоту всем дашь — некому работать станет. Все в начальство пойдут, как Филя-писарь.

— Грамота — это еще мало… — начал Куш-Юр.

— Ма-ло?! — ахнул Гриш. — Да если хоть малую грамоту да к уму, ой-ой-ой, что сотворить можно. Но вот зачем охотнику, кто зверя лесовать ходит, зачем ему большая грамота? Или рыбаку, как мне, зачем большая грамота?! — И грустно заключил: — А у меня грамоты совсем маловато. Долго не поймут люди друг друга даже с большой грамотой. Вот скажи, почему до сих пор остались мироеды: Озыр-Митька, Квайтчуня-Эська, Ма-Муувем, ведь ждут они возврата к старому?

— Как бы не так. — Куш-Юр посуровел. — Они, Григорий, надеются на нэп крепко. Но эта политика кончается.

Давно, с той скорбной январской ночи, вот так Гриш не говорил с Куш-Юром. Варов-Гриш видел, каким теплом светились глаза русского большевика Романа, когда он говорил о той необъятной, нескончаемой работе, которую ждут северные окраины. И Роман Иванович показывает себя стойким сыном партии, настоящим другом всех бедняков, неважно какой они национальности. Таким и должен быть председатель, ленинец. И чувствовал Гриш, что этому человеку он верит безраздельно, как брату.

В Васяхово дали отдохнуть Карько, раздобыли немного сена, и Гриш заботливо обтер вспотевшего коня, прикрыл его рогожей. Пока варилась похлебка из куропатки, долго, со вкусом чаевничали. К хозяину подходили соседи, присаживались и осторожно расспрашивали — что слышно о кооперации, какие товары у них в Мужах держит мир-лавка, кто угнал у оленеводов два стада. Эта весть уже обежала поселки и юрты по Оби и тревожила людей. Куш-Юр твердо отвечал, что это поганое дело — провокация, сотворили этот разбой пришлые люди.

— Кто они? — требовали ясности васяховские мужики. — Ты ловил их, глядел им в лицо, знаешь их имя?

Варов-Гриш горячо заступался за мужевских, но слухи брали свое.

— У нас тоже маленько шалят, — сообщил хозяин. — У остяков три упряжки отняли, а самих избили до полусмерти. Следы на Большую Обь идут, а кто знает, что за люди?

— Тут, недели две, мужик чернобородый приезжал с помощником, — потупясь, сказал один из васяховских. — Остановились у меня почаевничать. Важный человек, в очках, на жилете цепочка от часов золотая. Так вот он что говорил — Ленин, мол, умер, а завещания не оставил. Никакого… Раз нет завещания, нет наследника, нет продолжателя. Вот что ты на это скажешь, Роман Иваныч?

— А то скажу, что партия всегда едина, и не будет в ней распрей! Враки это. Хотят ослабить нас, с пути сбить!

— Хорошо говоришь, — кивнул васяховский. — Да только как теперь получится? Был Ленин, все было понятно, а теперь?

— Кто он? — шепотом спросил Гриш у хозяина. — Больно дотошный…

— Агентом по скупке пушнины числится… Ездит туда-сюда. Капитал имеет…

— Пора, Роман Иваныч! — позвал Гриш и вышел запрягать Карько — до Обдорска еще две таких остановки.

Чуть светало… Куш-Юр завалился спать, а Гриш, подмяв под себя сено, правил конем. Вскоре они выбрались на дорогу-вэргу, указанную оленеводами, и Карько бодро пошел рысью.

Потянулась однообразная дорога, то по льду реки, то пересекая протоку или неширокое озерко. Снег осел, оплавился в следах копыт и волчьих лап. Гриша убаюкивало, и мысли его были неторопливы и тягучи.

«Везде одно, — размышлял Гриш, укладываясь поудобнее, чтобы видеть Карько хоть одним глазом, — день глазаст, а ночь ушаста. — Везде у мужиков тревога… Как, куда направится жизнь… Чего принесет? Больно далеко живем от большого мира. Да, Куш-Юр вот много услышит на партийном активе, а я… Эх, грамотешки маловато… Да и возьмут ли меня в партию? Чего я для нее сделал?» — Гриш принялся вспоминать, перебирая в памяти… и уснул.

2

Солнце поднялось высоко, и подняло безоблачное небо, и раздвинуло дали, и лес, к которому вела дорога, казалось, повис в воздухе. В реденьком сосняке позванивали синицы, бил дятел, на придорожные кусты, тоненько посвистывая, осыпались снегири, заквохтала сердито куропатка. Подвода подошла к Лор-Вожу — устью озера и остановилась. Карько словно задумался — подниматься ему к юрте или трусить дальше? Залаяли, забрехали собаки. Куш-Юр открыл глаза — о, светло! Солнце сияет! Лошадь стоит, а друг, видать, спит.

— Вставай, засоня! — подтолкнул Куш-Юр. — Приехали в Обдорск, а ты дрыхнешь!..

— Как в Обдорск?.. — Гриш спросонья стал оглядываться, буркнул: — В Лор-Вож!.. Вон белеют Уральские горы!..

Куш-Юр засмеялся:

— Вот как везешь ты! Вся надежда на Карько!..

Решили не останавливаться — в Катра-Воже отдохнут, а там уже и Обдорск…

— Хороший денек обещает быть сегодня — вон как палит светило. — Куш-Юр смотрел на солнце и радовался.

— Еще раскиснет днем дорога. Парки снимем даже. — Гриш стеганул лошадь: — А ну-у!..

Карько прибавил ход, а председатель заулыбался:

— Во, доедем быстрее… Мне уже охота ходить по Обдорску, улицы его видеть.

— Тебе придется сидеть на активе. Это мне шататься по Обдорску…

— Тебе надо готовиться в партию!