Первые люди на Луне

Два первых послания м-ра Кавора можно смело сохранить для большого издания. Они попросту излагают, очень кратко и с кое-какими различиями, интересными, но не имеющими важного значения, всю историю постройки шара и нашего отлета с Земли. Кавор повсюду говорил обо мне, как о покойнике, но тон его странным образом изменяется, когда он начинает рассказывать о нашей высадке на Луне. «Бедный Бедфорд», говорит он обо мне. «Бедный молодой человек», и он горько порицает себя за то, что побудил молодого человека, «отнюдь неподготовленного для подобных приключений», покинуть нашу планету, «на которой его без сомнения ждали лестные успехи, — и отправиться в столь рискованную экспедицию». Я полагаю, что он недооценивает ту роль, которую моя энергия и практическая сметка сыграли в осуществлении его чисто теоретической идеи. «Итак, мы прибыли», говорит он, не добавляя более ни слова к рассказу о нашем путешествии через мировое пространство, как будто это была самая заурядная поездка по железной дороге.

И затем он становится все более и более несправедливым ко мне. Несправедливым до такой степени, какой, право, я не мог ожидать от человека, всю свою жизнь посвятившего служению научной истине. Вспоминая мой гораздо раньше написанный рассказ о тех же событиях, я смею заявить, что я был всюду гораздо справедливее к Кавору, нежели он ко мне. Я смягчил очень немногое и не пропустил ничего. А он вот что говорит обо мне:

«Вскоре стало очевидно, что небывалая странность нашего положения и всего окружающего — значительная потеря веса, разреженный, но богато насыщенный кислородом воздух, вытекающее отсюда чрезвычайное увеличение результатов каждого мускульного усилия, быстрое развитие фантастических растений из мельчайших спор и наконец мрачное небо, — возбуждающим образом подействовали на моего товарища. Он стал порывистым, резким и задорным. Вскоре он имел безумие наесться каких-то гигантских пузырчатых растений, вследствие этого опьянел, и потому мы были взяты в плен селенитами, прежде чем успели присмотреться к ним».

(Заметьте, пожалуйста, он ничего не говорит о том, что тоже покушал этих «пузырчатых растений»!)

После этого он продолжает свой рассказ следующим образом: «Конвоируемые селенитами, мы дошли до трудно проходимого места, и Бедфорд, не поняв значения некоторых их жестов (в самом деле, хорошенькие жесты!), впал в неистовство. Он совершенно рассвирепел, убил трех селенитов и вынудил меня бежать вместе с ним после этого преступления. Затем нам пришлось сражаться с целой толпой этих существ, преградивших нам путь, и мы убили еще семерых или восьмерых. К чести селенитов надо сказать, что, когда они снова схватили меня, то не подумали немедленно меня умертвить. Мы с Бедфордом выбрались на поверхность и, достигнув кратера, разлучились, чтобы легче было найти шар. Но вскоре я натолкнулся на отряд селенитов, под командою двух существ, весьма непохожих даже по своему внешнему виду на тех, которых мы видели прежде. Эти новые селениты отличались от прочих более крупными головами, маленькими телами и более сложным одеянием. Некоторое время мне удавалось прятаться от них, но потом я свалился в овраг, довольно серьезно повредил себе голову и вывихнул ногу в подъеме; почувствовав, что мне слишком трудно ползать, я тогда решил сдаться, если они позволят мне сделать это. Они позволили и, видя мою беспомощность, понесли меня обратно внутрь Луны. Что касается Бедфорда, то с тех пор я ничего не слышал о нем и не видел его; сколько известно, не видели его и селениты. Должно быть, ночь застигла его в кратере или — что более вероятно — он нашел шар и, намереваясь украсть у меня мое изобретение, улетел. Но боюсь, — он не сумел справиться с механизмом и лишь нашел более медленную и мучительную смерть в мировом пространстве».

Они понесли Кавора обратно внутрь Луны (стр.181).

Тут Кавор оставляет меня и обращается к более интересным темам. Мне не хочется злоупотреблять правами издателя, переделывая в собственных интересах рассказ моего спутника, но я вынужден протестовать здесь против того освещения, которое он дает событиям. Он ничего не говорит о наспех нацарапанной, запятнанной кровью записке, в которой он изложил или пытался изложить историю своего пленения. Исполненная достоинства сдача представляет собой совсем иной вариант всего этого дела, вариант — я вынужден на этом настаивать, — который пришел ему в голову лишь после того, как он начал чувствовать себя в полной безопасности среди лунного народа; а что касается попытки «украсть его изобретение», то я охотно предоставляю читателю произнести свой приговор, выслушав оба наши рассказа. Я знаю, что я не образец добродетели, и я не претендую на это. Но разве я таков, каким мой товарищ нарисовал меня?

Однако этим ограничиваются мои вины в глазах Кавора. Начиная с этого места, я могу издавать его послания в совершенном спокойствии духа, так как он более не упоминает обо мне.