Первые люди на Луне (пер. Толстой)

Я думал только о шаре, пока до него не добрался, — забыл даже свое беспокойство о Каворе. Мой последний прыжок перенес меня прямо к шару; я прижался к нему, тяжело дыша и тщетно пытаясь крикнуть: «Кавор, Кавор, шар здесь!» Я заглянул через стекло во внутренность шара. Все вещи были сбиты в одну кучу. Передохнув наконец, я просунул голову в люк и увидал, что все в целости. Все вещи лежали так, как мы их оставили, выпрыгивая из шара на снежный сугроб. Я залег внутрь и занялся переборкой нашего инвентаря, всунул в тюк золотые ломы и поел немного — не потому, чтобы я чувствовал потребность в еде, но потому, что съестное попалось мне на глаза. Затем мне показалось, что пора выйти и подать сигнал Кавору.

Во всяком случае, все благополучно. У нас еще найдется время набрать того магического вещества, которое дает власть над людьми. Поблизости много золота, а наш шар, даже наполовину нагруженный этим металлом, может лететь так же легко и свободно, как если бы он был пустой. Мы сможем теперь возвратиться на Землю, и потом…

Наконец я поднялся и вылез из шара и огляделся вокруг. Вечерний воздух похолодел. Стоя в углубления, я осмотрелся, тщательно обследовал кусты вокруг, прежде чем прыгнуть на ближайшую скалу, и вспомнил свой первый прыжок на Луне. Прыгнул легко, без всякого усилия. Растительность увяла так же быстро, как выросла. Весь вид окрестных скал изменился, но все-таки еще можно было узнать тот пригорок, на котором при нашем прибытии начали всходить молодые растения, и то скалистое возвышение, с которого мы обозревали кратер. Но колючий кустарник на склоне холма уже побурел, высох, вытянулся футов на тридцать в вышину и отбрасывал длинные тени, а маленькие семена висели пучками на его верхних ветках и уже почернели, совершенно созрев. Работа кустарника была сделана, и он готов был упасть и рассыпаться впрах под разрушительным действием ледяного воздуха длинной лунной ночи.

А огромные кактусы, которые раздувались на наших глазах, теперь полопались, разбросав свои споры на все четыре стороны. Удивительный уголок во вселенной — пристань первых людей на Луне!

Когда-нибудь я поставлю тут среди кратера столб с соответствующей надписью. Если бы только этот лунный мир узнал об этом, какой бы переполох поднялся там, в глубине.

Но пока, повидимому, он не подозревает, какое значение имеет наше прибытие, иначе этот кратер стал бы ареной отчаянной борьбы, а не оставался бы безмолвной пустыней. Я стал высматривать место поудобнее, откуда можно было бы подать сигнал Кавору, и увидал ту самую скалу, на которой он стоял перед первым своим прыжком, — она осталась такой же голой и бесплодной. С минуту я не решался уйти так далеко от шара. Затем, устыдившись своего малодушия, прыгнул…

С этого возвышенного пункта я снова начал обозревать кратер. Далеко, у самой верхушки отбрасываемой мной тени, белел платок, развевающийся на кустарнике. Мне казалось, что Кавор должен был бы заметить меня. Но его нигде не было видно.

Я стоял, выжидая и наблюдая, в надежде каждую секунду увидать его. Вероятно, я простоял так очень долго. Пробовал кричать, но крик глохнул в разреженном воздухе. Я пошел было назад к шару, но из страха перед селенитами отказался от своего намерения — сигнализировать о моем местонахождении, вывесив одно из одеял на соседнем кустарнике. Я снова стал разглядывать кратер.

Он производил гнетущее впечатление своей пустынностью. Смолкли звуки из мира селенитов. Мертвая тишина. Кроме слабого шелеста ближайшего кустарника, — ни малейшего звука. Дневная жара уже спала; ветер был довольно холодный.

— Проклятый Кавор!

Набрав побольше воздуха, я приложил руку ко рту и крикнул во все горло:

— Кавор!

И звук моего голоса походил на отдаленный слабый крик.

Я поглядел на сигнальный платок, поглядел на расширявшуюся тень западного утеса, поглядел из-под ладони на Солнце. Мне показалось, что оно опускается по небу заметно для глаз.

Я сознавал, что надо действовать, не теряя ни одной минуты, если я хочу спасти Кавора, Я снял с себя жилет и повесил его как знак на ветках, потом пустился напрямик к платку. Расстояние в две мили я пролетел в несколько прыжков. При каждой остановке я искал Кавора и удивлялся, куда он скрылся. При каждом прыжке я замечал, что Солнце садится, и каждый раз, касаясь ногами скал, я испытывал искушение вернуться назад.

Последний прыжок — и я очутился в ложбине под платком. Еще один шаг — и я на нашем наблюдательном пункте. Стоя возле платка, я внимательно осмотрел окрестность, уже покрытую тенью. Далеко, у подошвы пологого склона, чернело отверстие туннеля, через которое мы убежали; моя тень достигала его края.

Кавора нигде не было.

Мертвая тишина. Только шелестит кустарник и растут тени. Меня стало знобить. «Кав…» — пробовал я крикнуть еще раз и убедился в бесполезности человеческого голоса в разреженном воздухе.

Молчание. Молчание смерти.

Затем я заметил что-то ярдах в пятидесяти от меня, у подошвы склона, среди переломленных веток. Что бы это могло быть? Я знал, но не хотел верить.