Первые люди на Луне. Пища богов

Редвуд обдумал и это: для начала пускай сын научится играть на ксилофоне с одной только октавой, но с безукоризненно чистым звуком, а потом можно будет прибавить и еще октавы.

– Сначала пускай просто забавляется, поет в тон и называет ноты, – рассуждал Редвуд. – А потом…

Он поглядел на подоконник (для этого ему пришлось задрать голову), измерил взглядом комнату.

– Придется собирать для него фортепьяно прямо здесь, – размышлял он вслух. – Вносить по частям.

Он шагал взад и вперед – крохотная темная фигурка совсем терялась в огромной комнате, – обдумывал, прикидывал. Если бы вы увидели его тогда, вам бы показалось, что это гном заблудился среди обычных детских вещей и игрушек. Огромный, в четыреста квадратных футов, турецкий ковер, по которому вскоре предстояло ползать юному Редвуду, доходил до огороженного решеткой электрического радиатора, обогревавшего детскую. Наверху, на лесах, человек, присланный Коссаром, прикреплял громадную раму для будущих сменных картин. У

стены прислонен был альбом для гербария величиной с обыкновенную дверь, откуда торчали гигантский стебель, край огромного листа, цветок курослепа, – все это было привезено из Аршота и впоследствии произвело сенсацию среди ботаников…

И вдруг Редвуду показалось, что он грезит.

– Да полно, неужели все это наяву? – спрашивал он себя, глядя на далекий потолок.

Но тут, словно в ответ, издалека донесся громкий крик, напоминавший рев развеселившегося быка.

– Да, это наяву, – сказал себе Редвуд. – Никаких сомнений!

Теперь слышались сокрушительные удары пухлой руки по столу и крики «Гууу!», «Бууу!».

– Пожалуй, я сам буду его учить, это лучше всего, –

продолжал Редвуд; мысли его потекли в новом направлении. Удары по столу сделались настойчивее. Мгновение

Редвуду казалось, что это перестук колес, словно какой-то огромный паровоз надвигается на него и влечет за собою цепь неотвратимых событий… Но тут раздался другой стук, быстрый и легкий.

– Войдите! – крикнул Редвуд, сообразив, в чем дело, и огромная, как в соборе, дверь медленно приотворилась.

Заскрипели несмазанные петли, и на пороге, сияя ослепительной лысиной, благодушной улыбкой и очками, появился Бенсингтон.

– Вот, позволил себе прийти, посмотреть, как и что, –

шепнул он, словно бы извиняясь и робея.

– Входите, – повторил Редвуд.

Бенсингтон вошел и закрыл дверь. Заложив руки за спину, сделал несколько шагов, остановился и, по-птичьи вскинув голову и щурясь, оглядел огромную комнату.

Потом задумчиво потер ладонью подбородок.

– Всякий раз, как я сюда вхожу, я просто немею, –

благоговейно понизив голос, признался он. – Уж очень все это… большое.

– Да, – подтвердил Редвуд и тоже огляделся, словно хотел увидеть не просто пустую комнату. – Да. Они ведь тоже будут большие, сами знаете.

– Знаю, – ответил Бенсингтон чуть ли не с трепетом. –

Очень большие.

Они почти со страхом посмотрели друг на друга.

– Очень, очень большие, – повторил Бенсингтон, поглаживая переносицу и косясь на Редвуда, словно и верил, и не верил, и ждал подтверждения. – Понимаете, они будут… невероятно большие. Я вот смотрю на все это… и все-таки не могу себе представить… какие же они будут?

5. Мистер Бенсингтон стушевывается

Как раз в то время, когда Королевская комиссия по

Чудо-пище готовила отчет о своей деятельности, Пища всерьез доказала свою способность ускользать из-под контроля. Случилось это слишком быстро и потому весьма некстати; по крайней мере так думал Коссар. Ибо, как показывает сохранившийся и по сей день первоначальный вариант отчета, Комиссия под руководством самого талантливого своего члена – Стивена Уинклса (члена Королевского общества, доктора медицинских наук, члена Королевского терапевтического колледжа, доктора естественных наук, мирового судьи, доктора прав и прочая и прочая) – уже установила, что случайная утечка Гераклеофорбии совершенно исключена; Комиссия готова была высказаться в пользу Чудо-пищи при условии, что изготовление оной будет поручено авторитетному комитету

(разумеется, во главе с Уинклсом) и этот же комитет получит исключительное право контроля над продажей; по мнению Комиссии, эти меры должны были удовлетворить всех, кто выступал против широкого применения Гераклеофорбии. Будущий комитет получал неограниченные полномочия и исключительное право распоряжаться Чудо-пищей. И, конечно, только злая ирония судьбы повинна в том, что первая и самая страшная вспышка новых бесчинств Гераклеофорбии произошла совсем рядом с маленьким коттеджем в Кестоне, где проводил лето доктор

Уинклс.