Первые радости (трилогия)

За воротами, как всегда, Лиза поглядела на строгие зеленые стены и ограду школы. Тополя стояли непреклонными стражами безлюдья и тишины. Они оберегали мир Кирилла, его комнату с портретами великих людей. На перекрёстке появился коротенький мужичок с точильным деревянным станочком через плечо, звонко крикнул: «Е-есть точить ножи-ножницы!» — постоял, озирая молчаливые дома, нехотя поплёлся дальше. Из-за угла вышла быстрая женщина с девочкой. Они несли узлы. Девочка ещё издали кивнула Лизе, и она узнала Аночку.

— Здравствуйте, барышня, — необычайно общительно сказала женщина, поравнявшись с Лизой. — Аночка, поздоровайся за ручку. Она мне говорила, что познакомилась с вами на каруселях. Я — её мама, Ольга Ивановна. Очень приятно.

— А мы, знаете, куда? — сказала Аночка. — Мы в театр.

— Да, да, — перебила Ольга Ивановна, — мы несём одёжу для театра, нам заказали.

— Одежду? — спросила Лиза тихо.

— Для представления, — сказала Аночка.

— Знаете, разное тряпьё, — почти извинилась Ольга Ивановна. — Мы уже другой раз идём. Я сначала насобирала что поприличнее, у знакомых разных. Думала, что-нибудь не очень ношенное. Принесла, а мне говорят — что вы! Несите, говорят, назад. Нам, говорят, нужен самый что ни на есть хлам, словом — ветошь.

— Они будут представлять из жизни бедных людей, — серьёзно разъяснила Аночка.

— Я вышла погулять, я провожу вас, — вдруг робко проговорила Лиза.

— Очень приятно, — продолжала торопиться Ольга Ивановна, — погода такая, что прямо тянет пройтись. Аночка, перемени руку, а то устанешь! Возьми вот этот узелок, полегче. Так вот один там актёр, старый такой, но собой очень интересный, говорит мне: мы хотим сыграть правду жизни, поэтому нам нужно тряпьё, которым самый последний бродяга погнушается. Так я теперь такую рвань насобирала, даже стыдно нести. И можете представить, в ночлежке, как стало известно, что требуются лохмотья, сейчас все начали цену запрашивать — не подступись! Откровенно вам сказать, я не понимаю, к чему в театре показывать бедность? Ведь это некрасиво, правда? Раньше я ходила в театр, когда ещё мы с мужем были состоятельные. Так я, знаете, выберу всегда самое красивое представление. Посмотришь — и потом долго-долго вспоминаешь и думаешь, что хотя ты сама никогда так красиво жить не будешь, но всё-таки ты видела настоящую красоту. Ведь верно?

Лиза слушала с увлечением, и новая знакомая с её неудержной, охотливой речью показалась очень занимательной, но за этой речью ей чудилось не то, что хотела передать Ольга Ивановна.

Лиза бывала в театре редко, потому что Меркурий Авдеевич разрешал посещать только рекомендованные гимназией спектакли — с учебной целью. Воспоминания о спектаклях были праздничны, а городской театр вызывал благоговение. У неё немного кружилась голова, когда она, притихшая, поднималась по скользким крашеным асфальтовым ступеням из яруса в ярус, мимо капельдинеров, и заходила в низенькую ложу. Программка дрожала в её руке, бинокль становился горячим в ладони. Она находилась не в здании, не в зале, а в особой сфере, за пределом жизни. Мир дома и даже мир Кирилла отступали перед третьим миром, недоступным, как божество. Когда поднимался занавес, божество допускало смертных к своему лику. Тогда прекращалось дыхание, останавливалось сердце и начиналось чудо. В какие-то мелькающие моменты Лиза чувствовала, что могла бы быть не собой, а кем угодно — красивее или злее себя, лучше или хуже, старее, возвышеннее, печальнее, ничтожнее, веселее. Она могла бы принадлежать всем и владеть всеми. Во всех своих воображаемых превращениях она отдавала себя людям, и люди покорялись ей. Она становилась тем самым чудом, на которое смотрела. Она становилась актрисой.

Никто не знал об этих состояниях Лизы, и она никому не хотела о них сказать. Глубоко наедине со своим сердцем она признавалась, что сцена для неё такая же несбыточность, как перелёт с лебедями за океан. Она была довольна, что на балаганах кончила неожиданный разговор о театре с Кириллом правдивым словом — фантазия. Но другой разговор, возникший ещё внезапнее, чем с Кириллом, разговор с Цветухиным, беспокойно повторялся её памятью, выражая весь свой смысл тоже тем словом, которым кончился: «за кулисы», — «заходите ко мне, прямо за кулисы». Почему-то у Лизы осталось совершенно ясное впечатление, будто Цветухин произнёс эти слова шёпотом. Во всяком случае, он наклонился к ней настолько, что, наверно, все обратили внимание, и ей бросился в глаза вороной отлив его открытого правого виска под панамой и его чёрные подстриженные усы, почти так же близко, как перед тем — молодые незаметные усы Кирилла.

С печальной завистью Лиза посмотрела на Аночку. Маленькой девочке сейчас предстояло войти в театр, в момент, когда наглухо закрыты главные двери и все заперто, кроме бокового таинственного входа около сада, а ей, Лизе, надо было повернуть назад, домой. Вдруг Аночка сжала её пальцы своей худенькой рукой и пробормотала:

— Пойдёмте посмотрим! Там всего много-много!