Первые Романовы

Уполномоченный выполнять другие поручения и находясь очень часто далеко от Москвы, где его многочисленные враги пользовались его отсутствием, чтобы поколебать его положение, он однако мало-помалу сумел приобрести такое доверие, что оказался вне соперничества, а затем подчинил себе свое номинальное начальство. Это был горячо преданный и убежденный человек, что является хорошим средством и непременным условием для достижения авторитета. Он был также человек авторитарный. В своей переписке с Алексеем, он преувеличивал унизительность выражений, называл себя уменьшительным народным именем «Афанаськи», подчеркивая по примеру большего числа соотечественников, занимавших даже более высокое положение, низость своего происхождения, он показывает вид, будто может действовать, даже думать только по указанию государя; говорит, что он является лишь послушным выразителем его высокой воли, или верным истолкователем его неизреченной мудрости, но под покровом этой притворной лести он неуклонно и упорно преследовал торжество своих идей и осуществление чисто личных планов.

Выставляя себя твердым и горячим защитником самодержавного принципа, Нащокин старается, – и ему часто удается это, – поставить самодержца в зависимое положение. Он заменяет его собою, стараясь при этом показать вид, что желает стушеваться. Причем каждый раз дает жестоко почувствовать своим противникам то бесспорное влияние, которым он обязан подобному маневру. В борьбе с ними он пользуется всяким орудием и умеет при этом даже использовать неизвестность своего происхождения. Сделав из него то, чем он стал, государь не мог ведь не защищать дело своих рук.

Ему везло таким образом до Андрусовского договора (1667 г.), покрывшего его славою, но поведшего однако к падению его карьеры. Когда положение стало трудным, благодаря новой удаче польской армии ему удалось добиться того, что в ключе к спорным пунктам Украины, в Киеве, хотя и уступленном полякам, оставался в течение двух лет московский гарнизон. Нащокин предвидел, что по истечении этого срока обстоятельства позволят не считаться с подписанным договором. Этот план был выполнен; но так как отсюда вытекали некоторые затруднения с Польшею, противники Нащокина удвоили интриги. Чувствуя, что из его рук ускользает нить переговоров, он просит в 1671 году отставки и годом позже мы видим его замещенным в департаменте внешних дел новым любимцем царя, Артамоном Матвеевым.

И это больше, чем немилость. Афанасий Леонтьевич не из тех людей, которые мирятся, с падением своего положения. Свергнутый с высоты, которой он достиг, он старается стушеваться. Проходит еще несколько месяцев, и мы его видим снова в Пскове в черной одежде монаха. Конец довольно неожиданный для дипломата семнадцатого века, даже в Москве. Но передовой в политическом отношении, по крайней мере, в своих замыслах и желаниях, – в нравственном отношении этот предшественник Петра Великого принадлежал прошедшему. Он сохранил еще его живую веру и его обычаи.

Внешние влияния также были, кажется, не чужды этому преждевременному концу. Ордын-Нащокин был приверженцем англичан против голландцев, которых преданный друг Матвеева, Богдан Хитрово, поддерживал своим довольно прочным положением в интимном кругу друзей Алексея. Эго соперничество, правда, скорее торговое, чем политическое, тем не менее играло немалую роль в истории изучаемой нами эпохи.

III. Англо-голландское соперничество

Революция 1648 года и особенно смерть Карла I не могли не внести некоторое охлаждение в отношениях Москвы с Англией. Этим охлаждением сумела очень искусно воспользоваться Голландия. Посланный в 1745 году в Лондон с вестью о вступлении на престол нового царя, курьер Герасим Дохтуров был немало удивлен, узнав, что короля нет в столице и что «не известно, где он». По его возвращении было решено отнять у этих мало осведомленных островитян свободу торговли, которой они пользовались, и благодаря этому произошел форменный перерыв сношений на несколько лет. Москва вступала в сношения лишь с Карлом II и даже оказала ему некоторую денежную помощь.

Прибыв в 1654 году, чтобы объявить от имени Кромвеля о захвате им власти и просить о возобновлении прежних привилегий, дарованных его соотечественникам, Вильям Придо встретил самый нелюбезный прием, причем ему заявили, что польская война не дает возможности царю заниматься коммерческими делами. Посланец между тем узнал, что голландцы в это время от нее вовсе не страдали, а тем более Хитрово, прекрасно умевший ценить голландские экю.

Начиная с 1660 года, Москва имела в Нидерландах даже постоянного посла, причем первым на этом посту был англичанин Джон Гебдон, ревностный сторонник Карла II. Обычай постоянного представительства стал общим в это время в сношениях московского правительства со странами запада. Обмен агентами подобного рода с Польшею состоялся лишь в 1673 году, но уже с 1655 года Павел Алепский указывает на присутствие в Москве консулов Англии, Нидерландов и Швеции.