Первые семь чудес, Ближний Восток и Средняя Азия

Пилигримом, чернобородым и оборванным, был и Иоганн Буркхардт, швейцарский путешественник, решивший в 1812 году пройти с караваном от Дамаска до Каира. Он изучил арабский язык, безукоризненно совершал намаз и учёностью мог поспорить с любым муллой. Правда, это не спасло его от всевозможных роковых случайностей долгого пути, и несколько раз жизнь его висела на волоске. Религиозные фанатики, узнав, что среди них — неверный, не стали бы везти его до ближайшего города, чтобы отдать в руки судей; смерть в пустыне — частая спутница караванов, и вряд ли кто-нибудь заметил бы, что одним пилигримом стало меньше.

Высушенные солнцем, Синайские горы однообразны и бесконечны, и колодцы, наполненные горьковатой водой, настолько далеко друг от друга, что, иссякни один из них, каравану никогда не дойти до следующего. Швейцарец внимательно читал Библию — именно здесь проходил путь евреев, шедших с Моисеем из Египта. Здесь, среди серых скал и каменистых осыпей, голодали, мучились от жажды, умирали усталые беглецы.

Но здесь ли? Могли ли люди выжить в этой каменной пустыне?

— Завтра придём в Вади-Муса, — сказал начальник каравана.

— Там днёвка?

— Нет, мы разобьём лагерь вон в той долине. Там есть источник.

Зелёное пятно у подножия горы подтверждало слова караван-баши.

Иоганн знал о том, что караван пройдёт через долину Моисея. Может быть, там сохранились следы пророка. Но как покинуть караван, чтобы не возбудить подозрений? Что за гора, выше других и круче, вырастает впереди? Швейцарец узнал её. Об этой горе он уже не раз слышал и в Дамаске, и по пути сюда. Это священная гора мусульман, гора Гаруна, на которую не смеет подняться никто, кроме правоверного мусульманина.

Когда развьюченные верблюды улеглись в скудной тени деревьев, а караванщики собрались в кружок у костра, чернобородый пилигрим подошёл к начальнику каравана.

— Я хочу подняться на гору Гаруна, — сказал он.

— Это трудно.

— Я хочу принести в жертву Гаруну козу. Я дал такой обет ещё в Дамаске.

— Твоё дело, — сказал караван-баши. — Только к ночи будь здесь. На рассвете мы идём дальше.

Коза громко блеяла, напуганная тишиной мрачных скал, и натягивала верёвку. Буркхардт едва смог дождаться, когда скроется лагерь. Вот наконец тропа свернула за большой камень. Ну, иди же, несчастная, не всё ли равно, как тебе погибать, то ли принести тебя в жертву Гаруну, то ли шакалам. Ага, тут нас с тобой уже не увидят.

Швейцарец зарезал козу, спрятал её в маленькую пещерку и прибавил шагу. Солнце поднялось высоко, длинный халат пилигрима стеснял движения, а фляга с водой тяжело ударяла по ноге.

Путник вскоре оставил тропинку, ведущую к серой горе, и поспешил вниз, к темнеющей среди скал расщелине. За ней скрывался Синай, библейский город. Расщелина — Сик — та самая скала, расщеплённая посохом Моисея, откуда хлынула вода. Так говорили караванщики, которые уже не первый раз проходят по этим местам. Правда, мало кто из них заглядывал в страшную расщелину…

Наверно, посох Моисея был суковат, подумал путешественник: чёрная расщелина с двадцатиметровыми обрывами была узка и извилиста. В тени скала оказалась влажной — по каплям пробивался родник, и несколько кустиков повисло на стене. Дно расщелины — плоское, усыпанное камнями, некоторые чуть обкатаны, — говорило о том, что и в самом деле по расщелине когда-то текла вода.

Внезапно ущелье окончилось, и перед путешественником открылся волшебный город. Город был розовым, жёлтым, охряным, голубым — разноцветные скалы незаметно переходили в дома, украшенные колоннами и пышными портиками, и скалы, нависшие над городом, чернели четырёхугольниками окон и дверей, будто жители только что ушли отсюда, забыв закрыть их за собой.

Но первое впечатление оказалось обманчивым. Город был мёртв, давно и окончательно. Устланные плитами мостовые были завалены щебнем, фонтаны и бассейны пусты и пыльны, капители и стены домов и храмов выщерблены жестоким горячим ветром.

Иоганн остановился перед двухэтажным зданием. Оно сохранилось почти полностью, лишь одна колонна упала наземь. С первого же взгляда было ясно, что здание построено под сильным влиянием римской архитектуры, если не самими римлянами. Именно такими, думал Иоганн, были дворцы Рима. Но поражала одна черта всех зданий. Все они — и дворцы, и храмы, и даже гробницы — были вырублены в скалах, все были цельными, монолитными.

Здания были врезаны в скалы неглубоко, иногда только тщательно обработанный фасад создавал иллюзию дворца; за ним же, кроме небольшой ниши, ничего не оказывалось. Получался театр — город-декорация, который какой-то шутник, не пожалев долгих лет труда, вырезал для собственного удовольствия.

Не все фасады напоминали римские. Буркхардт натолкнулся на целую улицу строений, похожих на египетские храмы. Другие были вообще незнакомой архитектуры, не встречавшейся путешественнику раньше.

Но вот стали попадаться и настоящие дома, тоже вырезанные в скалах. Дома были двухэтажные, и на второй этаж подниматься приходилось, очевидно, по лестнице. Лестницы не сохранились.