Первые шаги

Сначала Демьяну, а потом и другим богачам Павел советовал скорей проситься на хутора: лучшие земли им выделят, цельными участками. К ним потом прикупить можно, казна справным хозяевам и добавляет и продает, а хлеб и скот — пожалуйста, они с тестем будут забирать без слова. Демьян ничего не ответил брату.

«Думать будет. Он такой, не поторопится. Отец еще его мучает. Акиму и впрямь пока можно не говорить, а там видно будет, коль понадобится… Впрочем, отцова песенка спета, видно, отбил ему печенки Матвей, да и страх терзает. Сам за мамашей не за долгим пойдет», — размышлял Павел, направляясь к Никите Дубняку.

Было у него еще одно дело, но он о нем никому не говорил. Мысли об Аксюте не покидали его ни днем, ни ночью. Надо, чтобы она в город переехала.

…Желание стать свободными хуторянами полностью овладело Юрченко, Дубняком и Коробченко. Они собирались поехать вслед за Павлом в город — походатайствовать перед начальством обещал Павел Петрович.

— Только племя Карпова, Аксинью Федоровну, хорошо бы вам в город сплавить. Горяча больно и умна. Как бы за ней другие не пошли, — между прочим бросил Павел. — Покою вам и на хуторе могут не дать. Да и делать без мужа ей здесь нечего. Нынче Демьян вспахал, а в будущем-то что станет делать? — рассуждал он, задумчиво чертя сапогом. — В женских руках и кони дохнут…

Никита мрачно глядел на Павла. «Намекает, а лучше бы прямо сказать…» Но более смекалистый Кондрат толкнул его в бок и ласково запел:

— Конечно, дело бабье, где уж ей с хозяйством справиться! А тут мать на ладан дышит. Недолго, видать, Прасковья-то протянет. Да ведь и надел-то должны отобрать: нет у них мужеска пола. Так, по доброте общества, сразу не взяли…

Павел быстро взглянул на Юрченко, довольно улыбнулся и перевел разговор на отруба.

От Дубняка Павел пошел мимо хаты Железновых. Аксюта возвращалась от матери.

— Здравствуйте, Аксинья Федоровна! — снял шляпу Павел.

Той пришлось остановиться. Как-никак, а по его просьбе дали им два раза побыть с арестованными…

— Не получили еще весточки от своих? — заботливо спросил Мурашев.

— Ничего нет пока, Павел Петрович, — ответила Аксюта, первый раз взглянув на купца.

— Я уж ругал отца, что не в свое дело вмешался, — доверительно говорил тот. — Вы нас с Демьяном врагами не считайте. Кабы можно было спасти, ничего б не пожалел, да время сейчас такое… Живется-то как?

— Спасибо! Пока ничего. Мама только очень плоха, — ответила Аксюта и заспешила: — Прощайте, Павел Петрович! Корову доить пора, да и дочка, поди, кричит.

— Может, когда еще и встретимся, Аксинья Федоровна! Тяжело будет — переезжайте в город. С работой всегда помогу вам.

Поклонившись, Павел пошел дальше.

«Бывает же так, что дети совсем не в отца родятся. И Демьян и Павел не то, что Аким. Тот мимо идет — зверем смотрит», — думала Аксюта, направляясь к воротам.

…За лето Аксюта много раз уговаривала мать поехать в город к докторам, по Прасковья осталась непреклонна.

— Доктора другую душу не вставят, — говорила она. — Кабы был со мной ваш отец, не было бы горюшка непереносного, я бы и так жила. Пойдешь, да в чужой избе и умрешь, и детей не повидишь.

Прослышав, что на Сарабе какой-то знахарь настойкой людям помогает, Аксюта продала лошадь и съездила за лекарством. Выпила Прасковья четверть настойки, но лучше не стало.

…Прасковья умерла перед самой уборкой хлебов. От вызова отца Гурьяна с дарами она отказалась.

— Дары в грязных руках душе не помога, — говорила она старшим дочерям. — Врагам помогал он, меня хотел доносчицей сделать. Хоронить — пусть хоронит, а исповедоваться мне ему не в чем. — Она задохнулась в мучительном приступе. Отдышавшись, продолжала чуть слышно: — Один грех на моей душе, что завидовала на богатство Мурашева, тебя, Аксюта, прочила за Павла, отца грызла. Он меня простил, прости и ты, дочка!

Аксюта с плачем припала к рукам матери. Та хотела поднять руку, погладить дочь по голове и не могла.

— Отцу скажите: помнила его до последнего дыхания и одобряла, — шептала Прасковья. — Таня! Машу возьми, Андрей и сваты не откажут, Аксюте самой до себя.

Страшный приступ астмы потряс все тело. Умирающая вздрогнула, вытянулась, и веки плотно прикрыли глаза. Прасковьи не стало.

…Татьяна побежала домой, Машу Аксюта послала к Лаптевым, Родиону, Матвею, а сама принялась одевать в последний раз мать.

Когда люди сошлись, Прасковья лежала в переднем углу, помолодевшая и красивая, а Аксюта читала псалтырь. Скорбные слова псалмов передавали боль души.

— Не успели и батюшку позвать, — говорила Татьяна. — Часто ведь мучило ее удушье. Думали, пройдет.

Мужики сурово молчали, глядя на бледное спокойное лицо Прасковьи, и думали о Палыче. Бабы плакали, суетились у печки, приготовляя поминальный обед. Аксюта читала, окаменев от горя. Маша не спускала глаз с матери.

— Как же я буду теперь? Нет тятяни, и ты ушла, — шептала с отчаянием девочка.

Хоронить Прасковью собралось полсела. На расходы продали последнюю лошадь. Да и на что Маше конь? Старшие сестры себе из отцовского добра ничего не взяли.