Первые шаги

— Ешь, а я буду рассказывать, — просила погрустневшая Катя.

Григорий не заставил себя просить.

Катя рассказала мужу обо всем, что пережили они с того момента, как тронулся поезд со станции, увозивший его с Федотом и Семиным, но старалась смягчить особо тяжелое: Грише-то ведь не легче было. Григорий смеялся, слушая о похождениях старшего сына.

— Вот, стервец! Отцовскую честь берег крепко! — проговорил он, с любовью взглянув на торчавшие ноги Саши.

— Саша-то уж подручным вместе со Стенькой Мухиным в депо работает. Связной наш! — с гордостью сообщила Катя.

На губах Григория промелькнула прежняя задорная усмешка: много печального услышал, а вот то, что жена и сынишка все время с ним заодно шли, что Антоныч на свободе, хоть и далеко отсюда, крепко обрадовало. Наевшись досыта, он отодвинул тарелки и потянулся к жене.

— Пожди, Гришуня, самое тяжелое еще не сказала, — остановила Катя. — Прав был Антоныч, Вавилов-то предатель в охранке работал, «Вербой» звался, — сказала она.

— Как узнали? Убили ирода? — яростно вскрикнул Григорий.

— То-то, что нет! В Москву уехал, — ответила Катя и подробно рассказала о ночном посещении Савина. — Первыми он продал Нюру с Надей, потом тебя, Федота и Семина, а затем Алешу и других…

— Не скроется, подлец, везде найдем! Алеша дал один адрес, туда сообщим, — уверенно бросил Григорий. — Ну, а купец-то чего ради нам помогать вздумал?

— Говорил он, что и ему злодей большое горе причинил и что верит — мы найдем и расплатимся. Жена у него перед этим неожиданно умерла, поговаривали, что отравилась, и в этом виновен был «Верба». «Вам, говорил, я чужой, а в то, что отплатите подлецу, верю».

— Правду, значит, сказал, — протянул Григорий.

— А ты сколько у нас пробудешь? — задрожавшим голосом спросила Катя.

— Часа через три уйду к Хасану. Дома-то ночевать нельзя. Вечером завтра встретимся у Степаныча, пошли к нему Мишу известить, там обо всем посоветуемся, — задумчиво ответил Григорий и попросил: — Побуди ребят. Да чтоб не закричали.

Катя пошла за печку.

— Сашенька, Миша! Проснитесь! Радость у нас… Да только потише.

Саша открыл глаза, взглянул на мать и сразу скользнул из-за печи.

— Тише, чтоб кто не услышал! — задерживая его за руку, шепнула мать.

Увидев отца, Саша кинулся к нему на грудь; рядом с отцом он тонкий, как молодое деревцо, но почти ровный с ним ростом.

— Папаня! Я знал, что ты к нам приедешь, — шептал он, весь дрожа от волнения.

— Пока, сынок, ненадолго, а после и совсем вместе будем. Хороший мой, товарищ! — целуя русую голову сына, тихо говорил Григорий.

В слово «товарищ» он вложил все: и что знает о работе сына, одобряет его, гордится им. И Саша понял. Он спрятал на груди отца покрасневшее от счастья лицо.

— Папанюшка! А я во сне видел тебя, и ты пришел, — зашептал Миша, кидаясь к отцу, беленький, вихрастый, разгоревшийся от сна и радости.

Григорий выпустил из объятий старшего сына и, как когда-то давно, подхватив Мишу, поднял его. Миша счастливо засмеялся и сейчас же ладошкой прикрыл рот: нельзя!

Погасив свет, все вместе сидели на теплой лежанке и шептались. Миша не выпускал руки отца. Сейчас он чувствовал себя равным со всеми: хоть и маленький, а тоже революционер. Теперь он может сказать и про себя: «Рабочие не сдаются». Пусть его разрежут на кусочки, но тайны он никому не выдаст.

2

К появлению в Петропавловске Потапова в подпольной организации было шестнадцать человек. Организация выросла исключительно за счет рабочих железнодорожного депо, и все товарищи считались надежными. Клинца уже не было. После разоблачения Вавилова рабочие быстро выжили его.

Ему подсунули записку: «Если завтра не смоешься вслед за своим начальником, считай себя мертвым». Тот не стал ждать вторичного предупреждения.

Однако, по указанию Антоныча, соблюдалась строжайшая конспирация. Поручения передавались по цепочке, каждый знал только двух-трех товарищей. Всех знали Степаныч, Катя и Карим — комитет партийной организации.

На следующий день, как только стемнело, Григорий пошел к Мезину. За пять лет он изменился. Короткие волосы уже не вились кудрями, верхняя губа закрылась усами, плечи расширились, слесарь постарел, но прежние друзья могли легко узнать — следовало беречься.

О возвращении Потапова Степанычу сообщил утром Миша, гордый тем, что ему доверили важную тайну.

Услышав неожиданную весть, Степаныч далеко отшвырнул грабли — он убирал в сеннике, — схватил мальчика за плечи и закружил вокруг себя, восклицая: «Ай, молодец! Вот уж молодец!» — и Мише было непонятно, кого хвалит высокий дяденька — его или отца.

Степаныч, не утерпев, поделился своей бурной радостью с Феоной Семеновной и дочкой Дуняшей; им можно сказать — не подведут, но больше кому скажешь? А волнение требовало выхода, до вечера далеко, и он, бодрый, возбужденный, крутился по дому, не находя себе места. Ведь только после встречи с Григорием нашел свою дорогу! Антоныча, Шохина, Катю Степаныч уважал, а Григория Потапова по-настоящему любил.

После обеда он заперся в угловой комнате — надо подумать, о чем рассказать сразу же Грише, посоветоваться…