Первые шаги в жизни

— Послушайте, господин Моро! По-видимому, вы судачили о моих болезнях у госпожи Клапар и там же, вместе с ней, высмеивали мою любовь к графине, ибо ее сын развлекал сегодня утром в моем присутствии пассажиров дилижанса, посвящая их во все подробности моего лечения, да еще осмелился клеветать на мою жену. Затем я узнал со слов самого дядюшки Леже, который возвращался из Парижа в карете Пьеротена, план, придуманный вами двумя вместе с бомонским нотариусом относительно фермы Мулино. И к господину Маргерону вы ездили только затем, чтоб предложить ему сказаться больным; но он не болен и приедет сюда к обеду. Ну, так вот, сударь, я прощал вам состояние в двести пятьдесят тысяч франков, накопленное за семнадцать лет… Это я понимаю. Если бы вы каждый раз просили у меня то, что брали самовольно, или то, что вам давали другие, я бы вам никогда не отказал: у вас семья. Я думаю, что при всей вашей бесцеремонности вы не так уж плохи, другой бы на вашем месте вел себя еще хуже. Но вы знали мои труды на пользу отечества, на пользу Франции, вы знали, что я не спал ночей ради императора, что я месяцами работал по восемнадцати часов в сутки; вы знали, как я люблю графиню, и вы прохаживались на мой счет перед мальчишкой, выставляли на посмешище какой-то госпоже Юссон мои тайны, мою привязанность…

— Ваше сиятельство…

— Этому нет прощения. Нанести денежный ущерб — пустяки, но обидеть человека в его лучших чувствах… О, вы сами не понимаете, что вы наделали! — граф подпер голову обеими руками и несколько мгновений молчал. — Я оставлю вам нажитое состояние и постараюсь позабыть вас, — продолжал он. — Из чувства собственного достоинства, ради себя и ради того, чтобы не обесчестить вас, мы расстанемся мирно; я не забыл, что ваш отец сделал для моего отца. Вы договоритесь, и по-хорошему, с господином де Ребером, который займет ваше место. Следуйте моему примеру, будьте сдержанны. Не выставляйте себя на посмешище глупцам. Главное — без дрязг и мелочности. Вы лишились моего доверия, постарайтесь же соблюсти приличие, как подобает людям состоятельным. А этого негодяя, что чуть не довел меня до смерти, вон из Прэля! Пусть переночует на постоялом дворе. Если я его увижу, я не отвечаю за себя.

— Ваше сиятельство, я не заслужил такого снисхождения, — сказал Моро со слезами на глазах. — Да, будь я совсем нечестным, я накопил бы уже тысяч пятьсот. Предлагаю отдать вам полный и самый подробный отчет в моем капитале. Но, ваше сиятельство, разрешите вам сказать, что я ни разу не позволил себе смеяться над вами у госпожи Клапар, наоборот, я всегда выражал глубокое сожаление по поводу состояния вашего здоровья и спрашивал ее, не знает ли она какого-нибудь неизвестного врачам народного средства… О ваших чувствах мы упоминали только тогда, когда сын ее уже спал (а он, значит, все слышал!) и всегда в самых почтительных и сочувственных выражениях. К несчастью, за нескромность несешь то же наказание, что и за преступление. Я покорно принимаю все последствия вашего справедливого гнева, но я хочу, чтобы вы знали, как было дело. Мы говорили о вас с госпожой Клапар в самой задушевной беседе. Спросите мою жену, с ней я никогда не говорил об этих вещах…

— Довольно, мы не дети, — прервал его граф, для которого все было ясно. — Решение мое бесповоротно. Ступайте, приведите в порядок и свои и мои дела. Вы можете не выезжать до октября. Господина де Ребера с женою я помещу в з'aмке; главное, постарайтесь жить с ними в ладу и соблюдать внешние приличия, как то подобает порядочным людям, даже когда они ненавидят друг друга.

Граф и Моро сошли вниз; Моро был бел, как седины графа, граф сохранял свое обычное достоинство.

Пока происходила эта сцена, у ограды парка остановился бомонский дилижанс, отбывающий из Парижа в час пополудни. С ним приехал нотариус Кротт'a, которого, согласно распоряжению графа, провели в гостиную, где он встретил своего весьма сконфуженного клерка в компании двух художников, также очень смущенных взятыми на себя ролями. Сюда же пришел г-н де Ребер, угрюмый человек лет пятидесяти; его сопровождали старик Маргерон и бомонский нотариус с пачкой документов и ценных бумаг под мышкой. Когда в гостиной появился граф в парадном мундире, у Жоржа Маре засосало под ложечкой, Жозеф Бридо вздрогнул; только празднично одетый Мистигри, совесть которого была чиста, довольно громко изрек:

— В таком виде он куда лучше.

— Плутишка, — сказал граф, беря его за ухо, — мы с тобой коллеги: оба занимаемся украшением, ты — стен, а я своей груди. Узнаете ли вы свои произведения, дорогой Шиннер? — спросил граф, указывая художнику на плафон.

— Ваше сиятельство, я сознаю, что напрасно выдал себя из хвастовства за прославленного художника; тем более чувствую я себя обязанным не ударить лицом в грязь и прославить имя Жозефа Бридо.

— Вы взяли меня под свою защиту, — перебил его граф, — и я надеюсь, что вы не откажете мне в удовольствии вместе с зубоскалом Мистигри отобедать у меня.