Первые шаги жизненного пути

Музыка была одним из увлечений многих. Играли по очереди по частям, каждый в отведен-ное ему время, отрываясь даже от работ. Когда я вспоминаю начальные месяцы жизни колонии, передо мной возникают несмолкающие звуки музыки, доносящиеся из зала: очень часто это были упражнения - каноны, с которых в то время обычно начиналось обучение игре на рояли. Эти звуки слились в моих воспоминаниях с ощущением палящего зноя, жужжаньем мух и комаров, отдаленным запахом гари, доносившимся за много верст от горевших летом 1920 года вокруг Москвы лесов.

Комаров было множество, и они очень нам докучали. По вечерам, перед сном, мы нередко жгли в своих комнатах можжевеловые ветки, чтобы их выкурить. Но это помогало мало. И теперь, слушая звон комара в ночной темноте, вспоминаются мне вечера колонии, когда я, лежа на своем тонком матрасике, сквозь который на мое детское тело давили положенные на металлическую раму кровати круглые жердочки, слушала этот звон и натягивала на голову одеяло, чтобы спастись от докучливых укусов и заснуть

В это время, помнится, сердце мое иногда сжималось от смутной, безотчетной тоски. Это не была тоска по дому - с самого начала я полюбила колонию больше своего родного дома. Тоска эта бывала по-юному светлой, но она приобретала другой оттенок в черные вечера поздней осени или зимы, когда с лесной дороги доносились звуки гармоники и визгливого деревенского пения. Сначала слышные издали, эти звуки постепенно приближались и становились громкими, пока деревенская молодежь проходила мимо нашего дома, а потом вновь удалялись и затихали.

В этом пении, вероятно, мне слышалось многовековое горе и удаль русского народа и тревога гибнущей в то время старой России. Я не могла этого понимать, но инстинктивно ощущала какой-то глубокий, эпохальный смысл в доносившемся до меня ночном пении, и мне становилось одиноко и жутко. Я и сейчас без волнения не могу вспоминать об этом деревенском пении на разрозненных, покрытых осенней грязью или снегом ночных дорогах потрясенной страшными событиями революции, бескрайной, разоренной страны.

Деревня по своему облику тогда еще была нетронутой, сохранявшей вековой уклад и веко-вую мудрость. В первое время сношений с крестьянами у нас было немного, близко от Ильина не располагалась ни одна деревня. Лесная дорога вела в село Левково, куда мы изредка ходили в церковь.

Припоминается мне один случай, связанный с крестьянами. Работая на жаре, наши мальчи-ки часто скидывали с себя рубашки и оставались в одних штанах. Эта вольность возмущала деревенский "домострой". Однажды к Лидии Мариановне явилась деревенская делегация с покорной просьбой не нарушать принятых в деревне приличий. Хотя просьба эта изложена была очень вежливо, Лидия Мариановна не дала крестьянам обещания изменить наши обычаи, а, напротив, деликатно сказала им, что у них свои точки зрения, а у нас свои, и мы не будем от них отказываться.

В нашем светлом, летнем доме жизнь наладилась как-то сразу. Девочки заняли две большие комнаты на втором этаже. В одной из них поселились старшие, в другой - младшие, и я среди них. Наша комната имела дверь на большой балкон с колоннами, расположенный над нижней террасой. По другую сторону коридора на втором этаже было несколько маленьких комнат, где жильцы менялись. Внизу тоже было несколько жилых комнат, в которых, кроме больших мальчиков, жили сотрудники. Рядом с залом находилась красивая большая квадратная комната, где сделали библиотеку.

Меблировка комнат была более чем проста. Мебель нам выдали при организации колонии самую казенную. Такими же были одеяла, подушки, обувь и некоторые предметы одежды. Но комнаты наши, так же как и наши костюмы, совсем не выглядели однообразно или уныло. Светлые деревянные стены мы украшали еловыми ветвями и картинками хорошего вкуса и возвышенного содержания.

Из полученных материй шились разнообразные одеяния. Помню, как несколько девочек сшили себе нечто вроде античных тог; некоторые шили из серой бумазеи сарафаны и к ним делали белые вышитые разноцветными нитками блузки. На столах и подоконниках повсюду стояли букеты цветов или ярких листьев, если была осень.

Сложнее было с питанием. Самые первые месяцы дело обстояло неплохо. Мы ели лучше, чем в своих семьях в Москве во время голодных 1919-1920-х годов. Особенно помнятся мне большие круги голландского сыра, казавшегося нам изысканным лакомством. Но это продолжа-лось недолго, и уже с осени 1920-го и до конца существования колонии мы, особенно в зимние месяцы, попросту голодали. Для нас часто в диковинку было получить на второе к обеду или к ужину столько вареной в мундире картошки, чтобы с нею можно было съесть ту порцию постного масла, налитую в столовую ложку, которая отпускалась каждому.