Первые шаги жизненного пути

Как-то вечером мы с Сережей отправились на спектакль приехавшей в Баденвейлер на гастроли оперетты. Представление происходило на летней сцене под открытым небом. Ничего более глупого мне не доводилось видеть. Оперетта была из русской жизни, являя собой пример "развесистой клюквы" в самом нелепом ее варианте. Все, начиная с русскоподобных имен, кончая убранством сцены, производило поистине дурацкое впечатление. Героя звали "Ипполит Миркович Башмачкин", героиня, правда, носила нормальное имя Вера, но ее три сестры имено-вались "Аннушка", "Ханнушка" и "Петрушка". Стены комнат украшены были дугами, со сцены не сходил самовар, то и дело звучало слово "козак". Представление насыщено было образцами характерного немецкого остроумия. Одну из подобных сцен, вызвавшую самый искренний смех у сидевших в зале немцев, я запомнила. Ипполит Миркович подносит букеты цветов трем девицам. Два букета у него в руках, а третий прикреплен сзади к фалдам фрака. Отдав первые два букета девицам, он отцепляет последний букет от своего зада и преподносит его третьей красавице со словами: "А вот вам цветы от самого сердца".

По юности лет мы не обладали необходимой дозой чувства юмора и всерьез возмущались и негодовали там, где скорее нужно было смеяться, потому недосидели спектакля и ушли в середине.

Проявившееся в этой оперетте чудовищное неведение русской жизни не было случайнос-тью для Германии тех лет. В этом нам довелось вскоре еще раз убедиться. Как-то в праздничный день на улицах Баденвейлера и в парке появились пришедшие с гор фигуры деревенских женщин в национальных костюмах. На некоторых из них

были надеты странные головные уборы, представлявшие собой облегающие головы черные шапочки, по обеим сторонам которых располагались как бы перевернутые кверху дном черные блюдца со свисающими вниз длинными кистями. Характерный говор женщин, мало похожий на цивилизованный немецкий язык, был нам совершенно непонятен. Однако папа, знавший немец-кий язык в совершенстве, сумел разговориться с двумя молодыми крестьянками. Поняв, что они имеют дело с иностранцем, они спросили папу об его национальности. Услыхав, что он русский, они сначала не поверили, а потом схватились за бока, стали безудержно хохотать. Очевидно, представления о русском человеке в их сознании никак не вязалось с обликом стоявшего перед ними господина, ничем не отличавшегося от людей других цивилизованных национальностей.

Новых близких знакомств летом мы не заводили. Но были отдельные занятные наблюдения, а порой возникало общение с некоторыми людьми. В нашем пансионе мой интерес, участие и жалость возбудила грустная русская девочка лет 11-12, приехавшая вдвоем со своей матерью. Ее мать также мало уделяла внимание дочке, всецело занимаясь собственной особой. Ее забота о девочке проявлялась только в том, что за утренним завтраком она клала в ее чашку кофе кусок сливочного масла, после чего та пила этот кофе, давясь и глотая слезы; а также в том, что ежед-невно на голове у дочки появлялся огромный бант, каждый раз другого цвета, соответственно цвету мамашиного платья. Девочка целые дни слонялась одна по парку - грустная и подавлен-ная. Один раз ее мать разговорилась с моей мамой и рассказала ей пошлую, мелодраматическую историю из собственной биографии, в которой фигурировало самоубийство ее мужа на пороге ее комнаты и т.п. происшествия.

Более приятное знакомство состоялось у меня с двумя юными англичанками лет 16-17, приехавшими в Ба-Денвейлер в сопровождении воспитательниц - двух чопорных старых дам, которые держали их в крайней строгости, соблюдая все условности английского аристократи-ческого этикета. Бедные девушки не смели ни на минуту отлучиться от своих гувернанток, ни с кем заговорить без их разрешения; по воскресеньям запрещено было вообще чем-либо заниматься. Их звали Терша и Молли. Обе были очень милы, Молли красивее, а Терша изящнее. Но у Терши от рождения недоставало кисти одной руки; из рукава торчал протез с отверстиями, в которые вставлялись ложка, вилка, нож или какие-нибудь другие предметы, с помощью которых девушка выполняла необходимые действия. По-видимому, она легко переносила свое уродство, обладая жизнерадостным, живым характером. Молли была молчаливее и спокойнее. Я часто с ними болтала. Однако свойственная им специфическая, непривычная для меня манера произношения и быстрота речи мешали мне их легко понимать, и потому мы чаще говорили между собой по-немецки. Немецким языком все трое владели одинаково, иначе говоря, весьма средне