Первые шаги жизненного пути

Универсальный клей "Синдетикон" в желтых с синим тюбиках, которые мы протыкали булавкой, клеил безукоризненно. При его помощи можно было склеивать чуть ли не стекло с железом. Мы покупали "Синдетикон" в "Надежде" и употребляли его постоянно, при всех своих поделках. Детское обостренное восприятие жизни рождало индивидуальные, личные отношения со всем окружающим, вплоть до отдельных вещей. Так было и с "Синдетиконом". У меня были с ним сложные отношения. Мои маленькие, торопливые и не совсем аккуратные пальчики постоянно были все в клею, и картинки пачкались ими. Если я клеила какие-нибудь части листа самостоятельно, то нередко эти части бывали замусоленными и неаккуратными. И все-таки я нежно любила "Синдетикон", как верного друга, сопровождавшего множество наших разнообразных затей и предприятий. Так вспоминается его специфический запах, булавка с налипшим на нее густым куском клея, коварные разрывы тюбика, когда "Синдетикон" начинал лезть с другого конца, пачкая все кругом (особенно часто, конечно, в моих руках).

Такие же особые, личные отношения были у нас и с разноцветным пластилином, из которого мы любили лепить, и с переводными картинками, и с карандашами, и с тетрадями для рисования, в которых белые листы великолепной ватмановской бумаги отделялись друг от друга разноцветными листиками папиросной бумаги — розовыми, голубыми, бледно-зелеными.

Когда я была совсем маленькой, в эти вечерние часы часто усаживалась к папе на колени, а он делал вид, что вынимает у меня из затылка пробку. С этой целью он даже носил в жилетном кармане маленькую пробочку, я этому наполовину верила и наполовину — нет. Верила, потому что все, что Исходило от папы, было незыблемым, а не верила, потому что была умна и потому что все окружающие смеялись. Иногда мы взбирались к папе на колени оба, и наши двадцать пальчиков начинали совершать прогулки по лесу — его волосам и по полю — лысине, пока на них не начинала лаять страшная собака из его рта конуры. Но все это было еще на старой квартире. На новой мы были велики для таких забав и занимались более взрослыми делами.

Иногда папа любил после ужина затеять с нами борьбу, с тем, чтобы положить одного из нас на обе лопатки. Со мной нелегко было справиться — я была очень ловкая и увертливая, так что выскользала из рук, как маленькая змейка. Помню, что и мальчишки, борясь со мной, далеко не всегда быстро одерживали победу. А была область, где им совсем не удавалось меня побе-дить: я умела влезать на прямой, лишенный ветвей ствол березы. У нас была одна такая береза в саду, и я хорошо помню, как я влезала на нее, а знакомые мальчики, и в первую очередь слабый и довольно трусливый Сережа, стояли внизу, задрав носы, и с завистью смотрели вверх на смелую и ловкую девчонку.

Вечерние часы неизменно наряду с удовольствием несли для меня и одно огорчение: меня отсылали первую спать, а Сережа, по уговору, шел вторым. Он должен был идти сразу же, как только я, совершив вечерний туалет, залезала под одеяло. Но он никогда не шел сразу, а минут 10–15 после того, как я водворялась в постели, оставался с папой в столовой. Годы подряд я мучилась этим. Мне казалось, что с моим уходом в столовой начинается самое интересное, я нервничала, звала, даже плакала. Наконец, являлся и он. Когда мы оба были готовы ко сну, то, стоя на коленях, молились, читали "Отче наш", "Царю небесный" и еще какие-то молитвы, которым нас научила мама. Затем приходил папа поцеловать нас на сон грядущий. Тут нередко он снова начинал со мной возню, щекотал меня, приговаривая, что идет в "Щекотинский переулок" и тому подобные глупости. Затем в детской тушился свет и закрывалась дверь в столовую, как я уже говорила, совсем, если были гости, и не до конца, если родители сидели за чайным столом одни.

Но на этом наш день еще не кончался. Вполголоса мы начинали вести разговоры. Иногда говорили по-английски, иногда по-русски. Чаще же всего я рассказывала сказки. Как я вспоминаю сейчас, мои "сказки" были довольно бездарные и, во всяком случае, однообразные. Больше всего мы оба любили, когда я рассказывала истории из жизни детей, таких же, как мы сами, которые получали на праздники разнообразные подарки. Я изощрялась в вьдумке этих подарков, и нам обоим казалось это очень интересным и веселым.

Иногда мы начинали говорить не дыша какую-нибудь фразу или стихотворение — кто большее число раз сумеет повторить его на протяжении одного дыхания. Чаще всего это были откуда-то нами взятые и привязавшиеся к нам слова: "Сули пала, кьяфа пала, всюду флаг турец-кий вьется, только Деспа в черной башне заперлась и не сдается". Мое дыхание оказывалось очень коротеньким, и я скоро сдавалась, Сережа же мог повторить четверостишие не дыша множество раз.