Первые шаги жизненного пути

Комната оказалась неприятной — темной, не слишком чистой, украшенной тяжелыми пыльными драпировками, меблированной старой мебелью. Нам с Сережей пришлось спать на очень неудобных кушетках с испорченными, выпиравшими наружу пружинами. Хотя в течение двух-трех дней, проведенных в Берлине, нам мало приходилось бывать дома, мы были рады покинуть свое неуютное временное пристанище.

Неприятное первое впечатление, которое произвела на нас эта квартира, в дальнейшем еще возросло, так как уже в первый вечер нашего пребывания в Берлине мама догадалась, что в задних комнатах скрывается нечто вроде игорного притона. В прихожей около входной двери на стуле сидел старичок, который по вечерам впускал в квартиру каких-то людей, бесшумно проскальзывающих в глубину квартиры. Приходили они по одиночке, тайком, вероятно, потому, что в Германии тогда были запрещены азартные игры. Разговорившись с хозяйкой, мама спросила ее: кто эти люди и зачем они приходят, и та не стала таиться, а откровенно созналась, что содержит рулетку, прибавив в свое оправдание: "Ведь жить чем-нибудь надо?" Не знаю, почему Меерович так небрежно отнесся к порученному ему делу нашего устройства в Берлине, поместив нас в такое неприятное место. В краткий период нашего пребывания в Берлине, мы Успели все же кое-где побывать, посетили великолепный Берлинский аквариум. С особым чувством повел нас папа в хорошо ему знакомую по его юным годам (когда он две зимы проучился в Берлинском политехникуме) картинную галерею. Но я оказалась недостаточно подготовленной для восприятия произведений старых мастеров. Довольно равнодушно смотрела я на любимые папины картины (особенно Рембрандта), которые он с восторгом нам показывал. Почему-то мне хорошо запомнилась только одна вещь — "Св. Себастьян" Рубенса (чему я порадовалась через сорок с лишним лет, когда узнала, что это — одна из лучших картин Рубенса; она погибла при капитуляции Германии в конце Второй мировой войны).

В то время когда мы попали в Германию, т. е. осенью 1922 года, значительная часть русской эмиграции находилась в Берлине. Можно было часто услышать на улицах русскую речь; в городе имелись русские магазины, рестораны (помню, мы проходили мимо русского ресторана "Медведь"). Большинство писателей и профессоров, высланных летом 1922 года из России, жили в Берлине. В течение тех 2–3 дней, которые мы провели тогда в Берлине, папа почти никого не успел повидать. Вероятно, он виделся с работниками берлинского отделения издательства "Эпоха", а также из знакомых встретился с сестрой находившегося в Париже Льва Исааковича Шестова и ее мужем философом Ловуцким.

Берлинские дни вспоминаются как странный, причудливый калейдоскоп впечатлений, порожденных пребыванием в совершенно новых условиях жизни. Мы все время куда-то бежали, спешили, обедали каждый день в другом ресторане. Особенно запомнилось мне последнее утро. В этот день папа куда-то ушел по своим делам, а мы с мамой втроем отправились покупать Сереже шерстяной свитер. Мама предварительно посоветовалась с нашей квартирной хозяйкой, которая порекомендовала магазин в конце нашей улицы. Мы вышли из дома и пошли в указан-ном направлении. "Конец нашей улицы" оказался так далеко, что нам пришлось идти до него более часа. Усталые и злые, мы, пройдя километра четыре, обнаружили нужный магазин, и фуфайка была куплена.

За дни, проведенные в Берлине, папа и мы с Сережей успели показаться профессору-специалисту по легочным заболеваниям, и нам было рекомендовано поехать лечить легкие в Шварцвальд. Кто-то из русских, думаю, что это были Ловуцкие, посоветовал курорт Баденвей-лер, расположенный недалеко от города Фрейбурга в Бренау в Шварцвальде. Так и было решено.

На вокзал мы поехали в автомобиле вместе в Ловуцким, который тем же поездом отправ-лялся в Базель. По железной дороге нам предстояло ехать до маленького шварцвальдского городка Мюльгейма, откуда ходил трамвай в Баденвейлер. Дорога до Мюльгейма оказалась долгой (точно не помню, сколько часов), так как поезд шел в объезд из-за того, что Рурская область была оккупирована французами.

В пути я все время смотрела в окно. Меня поразила тщательность обработки земли, своим видом напоминавшей шахматную доску; удивлялась я также частоте остановок и тому, что беспрестанно встречались большие города. Проезжали Галле, Карлсруэ, Гейдельберг и многие другие. Места в вагоне были сидячие. Против нас на диване сидел Ловуцкий, с которым папа всю дорогу разговаривал. Я прислушивалась к их беседе, содержание которой отчасти помню. Меня заинтересовал их разговор о модном в те годе фрейдизме — предмете увлечения жены Ловуцкого.