Первые среди лучших

Он никогда никого не жалел, об этом вспомнил лишь сейчас. Ему не важны были ни семья, ни дочь с внуками, ни две бывших жены, ни собственная жизнь. Он все отдавал работе, не щадя ни себя, ни других, он был фанатом, для которого существовала только цель – открытие и победа. Разве можно было его любить, прощать? Он даже Янке, отдавшей ему свою молодость, посвятившей всю себя капризам старика, будто делал одолжение, позволяя его любить, а сам любви не додал. Что сказать дочери теперь, когда ему невыносимо трудно, когда он нуждался в участии? Яны нет, по какой-то нелепой случайности ее убили прямо в доме, убийца убежал, а возможно, это друзья жены ее убили. Это сказать? Испортить праздник, как всегда он делал, не считаясь ни с кем, только с собой? Заставить дочь мчаться среди ночи к нему?

– Яна?.. Она… на кухне, – солгал он.

– Зови ее!

– Милая, я так устал… Завтра увидишься с ней.

– Ой, прости, папа. Ладно, передай Янке наши поздравления. Еще раз поздравляем тебя, целуем вас обоих. Пока.

– Передам, – сказал он гудкам в трубке.

Один. Впервые Борис Львович почувствовал себя глубоким стариком с усталостью на плечах. Его так придавило, что не мог оставаться в кресле, поехал в спальню, где с трудом перебрался на кровать. Он неудобно лежал спиной на подушках, а сердце, ставшее маленьким, робко вздрагивало: тук… тук-тук… тук… Борис Львович повернул голову – рядом пустовало место. Стоило ему ночью зашевелиться, Яна тут же просыпалась, и тихо, чтоб не потревожить его, если он спит, звучал ее шепот:

– Тебе плохо?

Иногда он делал вид, будто не слышит, часто без причин раздражался или пренебрежительно бросал: «Воды принеси». И Янка мчалась за водой или за чем другим, что ему вовсе не было нужно. Она обладала потрясающим терпением, Борис Львович оценил это еще до операции, у него было время взглянуть на себя со стороны и ужаснуться. Перед больницей он написал ей письмо на тот случай, если никогда не вернется. И не отдал, положил в ящик письменного стола. Она помогла ему выжить и так нужна ему…

Но что, если сон продолжается, а на самом деле ничего не было? Вот сейчас войдет Янка, скажет, как она устала, сбросит платье прямо на пол, переступит через него, на ходу надевая сорочку, и бухнется на кровать. Потом придвинется к нему, станет тепло и хорошо. Если б она вошла…

Он смотрел на дверь, мысленно повторяя: «Войди, а то у меня мало времени». Борис Львович видел в полумраке только дверь, остальное расплывалось, не имея четких линий. С новым вдохом дверь приближалась, а с выдохом удалялась, и удалялась с каждым разом все дальше, дальше… Где она – Янка?

Все же дверь открылась. Борис Львович сначала услышал скрип, потом увидел полоску света и фигуру. Яна пришла, как всегда приходила по первому его зову, она не могла не прийти, хотя ее уже нет. А он есть. Зачем он есть? Он должен был уйти, а не она. Яна неспешно и бесшумно скользила к нему в своем розовом платье, правда, цвет он уже не различал, просто знал: платье розовое. Наконец увидел ее лицо с удивительно внимательным взглядом, будто она собиралась спросить: «Как ты, что хочешь?» Милая, чудная, не оставила его. Только бы успеть сказать, попросить прощения… а сердце все медленнее и протяжнее вздрагивало, он слышал его…

Она наклонилась к нему, Борис Львович вдыхал ее запах. Дурак, атеистом был, оказывается, вон как все выглядит.

– Янушка… – сказал он.

Или ему почудилось, что сказал? Своего голоса не расслышал. И ударов сердца больше не слышал. Но он жив… кажется. Или уже нет? Лицо Яны таяло, таяло… таяло…

Яна тронула его за грудь:

– Борис…

Он не ответил, смотрел перед собой, хотя только что дышал. Яна прощупала пульс. Пульса не было. Значит, конец. Она вышла, плотно закрыв дверь. В гостиной Яна налила коньяка половину бокала, выпила залпом, утерла губы тыльной стороной ладони, потом взяла телефон.

– Янка, ты? – почти закричал Родион.

– Я, я, – говорила она тихо. – Ты где?

– В машине сижу… Ждал твоего звонка. Ну, что там?

– Можешь войти.

Яна поднялась, слегка пошатнулась, потерла плечи ладонями – она ужасно замерзла, ее била дрожь. Посмотрев в зеркало, салфеткой попробовала вытереть волосы, но они ссохлись. Яна закрутила их в жгут и заколола шпилькой. Вбежал Родион, не раздеваясь и не говоря ни слова, подлетел к столу, налил коньяка в рюмку и опрокинул ее в рот. Только после этого взглянул на Яну с опаской:

– Ты уверена?

– Пульса нет.

– Ну и крепкий старик… А говорила, сразу дуба даст. Нет, представь: видит, что ты труп, – и ничего. Да у него сердце крепче, чем у меня.

– Я сама перепсиховала, особенно когда он разговаривал с дочерью.

– Звонил ей?! – ужаснулся он.

– Она ему.

– Ты, говорила, все продумала… – опешил Родион. – А провод чикануть не сообразила?

– Он ничего не сказал дочери.

– Фу, напугала, – отер пот со лба Родион.

– Боже мой… неужели все закончилось? – Радости в интонациях Яны не слышалось, да и лицо было с выражением плаксивости, однако держалась она неплохо. – Со всеми расплатился?

– Обижаешь, – уже улыбался Родион. – Успели даже форму ментам отвезти, бабки тоже, не волнуйся, все остались довольны.