Первые уроки (СИ)

Если всё происходит по согласию сторон, словно угадав мои мысли, добавляет Фелиция, то, собственно, и до разбирательств не доходит. А вот когда один вбивает – в буквальном смысле – свои установки насильно, да ещё пытается внушить другой стороне, что происходящее нормально, либо даже не внушить, а приручить, подогнать под свои пристрастия… Тут-то и пригождается считка эмоций. Их подделать невозможно. И сразу становится понятно, кто есть кто.

– Вы ведь не пережили абсолютно всю жизнь Глории Иглесиас, минуту за минутой? – уточняет суровая донна. – Так я и думала. Отдельные фрагменты легче сортировать. Итак, донна Иоанна, ваша задача – воскресить теперь уже в своей памяти всё, что вы успели узнать о донне Иглесиас, фрагмент за фрагментом. Оцените каждый объективно: насколько полно он раскрывает суть случившегося. То, что сочтёте нежелательным к огласке, помещаете в коралловый шарик. Его красный окрас в данном случае символизирует ваш запрет на разглашение данных. Помните: от вашего чувства меры и деликатности зависит, что именно узнают о нашей гостье посторонние. А вот готова ли она сама поделиться тайнами… скажем так, интимного характера – решать за неё придётся вам. Далее… Сведения, которые сочтёте нужным отослать дону Теймуру, помещаете в жемчуг. Белый цвет – разрешение к считыванию. Всё предельно просто. Почему вы не спрашиваете, как, собственно говоря, загружать в материальный предмет нематериальные воспоминания?

Она требовательно и сердито глядит на меня.

От волнения облизываю пересохшие губы.

– Наверное, потому, что знаю.

Откинувшись на спинку дивана и сложив руки на животе, донна Фелиция смеряет меня придирчивым взглядом и скептически хмыкает.

– Ну, что ж, тогда… прошу!

Жестом отсылает меня к ларчику.

Слышу тревожный шёпот Элизабет:

– Ива-а… Ты правда справишься?

Молча киваю.

Справлюсь, дорогая сестрёнка. Это, конечно, странное совпадение, но всю жизнь я любила заниматься именно этим: сохранять, закукливать дорогие сердцу воспоминания о любимых людях, о хороших местах, о значимых событиях… Я размещала их в придуманных хранилищах своей памяти, привязывая к чему-нибудь цепляющему: этакому своеобразному якорю, тронув который, непременно вытянешь всю ассоциативную цепочку. Здесь же и сейчас в качестве виртуальных якорей предлагаются материальные носители, бусины. И пусть они похожи друг на друга, как горошины из стручка, пусть неотличимы, но что-то подсказывает: я их не перепутаю. Справлюсь.

Потому что очень хорошо помню состояние вроде того, что меня сейчас охватывает. На таком же подъёме я мастерила куклу Долю для Гели, потерявшей память; ваяла с Рориком портал для русичей, ни на секунду не сомневаясь в результате. Подхваченная злым азартом, стиснув зубы, шагала в туман загробного Межмирья, таща с собой испуганную Элли.

А сейчас помимо нужного состояния у меня ещё и страховка под рукой имеется: донна Фелиция, которая непроста, ох, непроста… И если вновь, забывшись, я потянусь к неприкосновенному магическому резерву, она успеет встряхнуть меня за шиворот и остановить.

Единственное, что меня сейчас то и дело сбивает с настроя – непривычная среда. Высокие потолки гостиной в готичном стиле похожи на храмовые своды, пляшущие на полу цветные пятна от стрельчатого витражного окна так и провоцируют отвлечься на них. Всё здесь красиво, завораживающе, но… не даёт сосредоточиться.

И тогда, как бы разминаясь перед основной работой, выуживаю из закоулков собственной памяти картину залитого солнцем луга, того самого, где однажды проходило наше с сэром Майклом первое занятие. Где мы потом сидели с Васютой в тени рощицы, прислонившись к тёплой спине лежащего в траве Чёрта. Тишина, покой. Наполненность Силой. Ощущение всемогущества, вроде бы и обретённого, но не особо нужного, потому что для души, для сердца всё уже имеется. Просто знаешь: стоит пожелать – и сию же секунду сотворится по моему велению.

Мысленно я переношусь не только на луг, но и в правильное состояние. Перед тем, как потянуться к первой бусине, успеваю уловить аромат разогретой на солнце земли и подсыхающего сена.

…А потом попадаю в иной летний день, в запущенный сад – южный, судя по лопушистым глянцевым цветам магнолий и шапкам рододендронов. Посреди этой красоты – я-Глория, совсем ещё девчоночка, судя по тонким, почти цыплячьим ручкам, плотно облепленным влажными рукавами. Маленькая Глория, мокрая, как мышь, лежит на берегу небольшого пруда, кашляет, отплёвывая противную воду. Платье испачкано пахучей жирной тиной, одна нога босая, атласная туфелька на другой еле держится… Черноглазый вихрастый мальчишка лет двенадцати, судя по виду – тоже невольно искупавшийся прямо в одежде – сердито ей выговаривает: он же предупреждал, что мостки прогнили, зачем надо было туда соваться? А если бы он не искал её в саду и не успел вовремя? С плачем девочка кидается ему на шею. «Прости, Хорхе, прости! Теперь я всегда буду тебя слушаться, всегда-всегда!» Он обнимает её с силой, до боли в рёбрах. Отстраняется. Как-то странно заглядывает в глаза. «Всегда? Поклянись!»