Первые залпы

Вот ему идет двадцать седьмой год, а сколько уж всего пришлось испытать! В голодном двадцать первом году отбился от матери, попал в детский дом. С грехом пополам окончил семь классов и по возрасту был отпущен домой. Пожил с годик и уехал в Алатырь учиться и работать. Еще два класса кончил. Потом четыре года жил в Ташкенте. И снова работал, а вечерами учился в заочном финансовом институте. Окончил институт за два года экстерном. Женился. Год работал бухгалтером. Но понял, что ошибся: не лежит у него душа к дебетам и кредитам. И уговорились они с женой, что он поступит в правовой институт, на юридический факультет. Стал снова учиться. На последнем курсе вступил в партию. Около месяца проработал в Оренбургском областном суде, но тут, в августе тридцать девятого, его призвали в армию, а в сентябре он уже участвовал в освободительном походе в Западной Белоруссии.

Закончил поход в Волчине, где остановилась первая комендатура 17-го Краснознаменного погранотряда. А в январе сорокового в составе лыжного батальона пограничников на Карельском перешейке принял боевое крещение: в жесточайшие морозы ходил в разведку, сбивал финских «кукушек», вылавливал диверсантов. Прошел, что называется, сквозь огонь, воду и медные трубы и, вернувшись в Волчин, был назначен замполитрука на заставу Горбунова.

Пока воевал, не стало жены. Работала она химиком и погибла от какого-то опасного опыта.

Двадцать семь лет, а все в жизни давалось нелегко, все приходилось брать с боем. Но, видать, самый главный бой еще впереди.

…Стало уже совсем темно. Было, наверное, часов одиннадцать, а то и больше. Самый длинный день в году догорал, только далеко за Бугом все еще зеленела заря и небо там никак не могло потухнуть совсем.

Здесь же все было черно и тревожно, но Зинин и Бричев шли уверенно. Они знали, где у тропы поворот, где растет какой куст, где какой камень или корень может попасться под ноги.

И Зинин не удивился, когда впереди, шагах в пяти от него, в кромешной тьме щелкнули прицельной рамкой по стволу винтовки и, когда он ответил таким же, только двойным щелчком, спросили негромко, но властно:

— Пропуск?

Это был пограничный наряд — именно здесь он и должен быть; Зинин это знал, как знал и то, что в наряде находились бойцы Павел Капинос и Иван Бузин. Бричев застыл позади, а Зинин подполз к чернеющему кусту вербы, под которым лежал Капинос. И, как положено, Капинос шепотом доложил, что за время несения службы нарушения государственной границы не обнаружено.

— Где Бузин? — прошептал Зинин.

— Там. — Капинос кивнул на куст можжевельника.

И вдруг взглянул в другую сторону, насторожился. Зинин посмотрел туда же. Черно, тихо. Подождали. Никого.

— Птица, — определил Капинос.

Еще подождали, помолчали. Никого.

— Ну, мы пошли. Смотрите тут… — сказал Зинин.

— Есть! — ответил Капинос.

И снова под ногами привычная ночная тропа.

Как Павел сказал? «Птица». Можно быть спокойным. Если уж Капинос сказал — это точно. Зинин любил этого немногословного парня с красивым, смуглым лицом, отличного следопыта, отличного снайпера, очень ловкого и смелого парня.

Иван Бузин — тот горазд на слова, парень развитой, на политзанятиях задает вопросы, спорит с групповодом. На всех собраниях — штатный оратор, в общественной жизни — активный участник.

…Они вышли на правый фланг, встретив еще три пограничных наряда. Здесь, на высоком берегу, чернела ветряная мельница — та самая, которую они должны были осмотреть. На мельнице уже давно не мололи; в ней стоял застарелый, затхлый и чуть горьковатый запах муки и пыли. Первым по деревянной скрипучей лестнице, на которой не хватало многих ступеней, поднялся наверх Зинин, вторым — Бричев. Они осмотрели весь мельничный чердак и присели у окна немного отдохнуть и послушать.

Прямо перед окном торчало огромное деревянное крыло, оно чуть покачивалось и тихо поскрипывало. На темном небе, совсем близко, мерцали яркие мохнатые звезды. А внизу, за горбатым бугром, светлела и рябила широкая лента Буга.

Удивительно тихо было там, за рекой. Как будто вымерло все там или притаилось.

А вчера, и позавчера, и два, и три дня, и неделю назад вот в такое же ночное время можно было услышать, как за рекой, в рощах и перелесках, натужно гудели моторы, лязгали гусеницы, трещали и падали деревья, раздавались короткие автомобильные гудки. И тревожно мелькал притушенный свет фар, и над черной зубчатой стеной леса отсвечивали какие-то огни.

Днем все замирало. Будто и не происходило ничего ночью. Только патрулировали береговую полосу германские пограничники и по-прежнему копошились на своих полях польские крестьяне. А сегодня с утра и крестьяне не показывались на поля, и вот сейчас за рекой мертвая тишина.

Внизу заскрипела дверь. Кто-то отворял ее. Постоял на вороге. Прошел внутрь. Потоптался. Остановился у лестницы. И сказал:

— Битте!..

Зинин в институте изучал немецкий язык и сразу понял это слово. По-русски оно означало: «пожалуйста».

Черт возьми! Немцы! Но каким образом?

Зинин обернулся к Бричеву и приложил палец к губам: молчи! Тот кивнул.