Первые залпы

В сентябре тридцать девятого года гитлеровская армия, разгромив войска панской Польши, захватила в плен много поляков и белорусов, семьи которых проживали в Западной Белоруссии и оказались в Советском Союзе. Между пленными и их родными протянулась не только колючая проволока концентрационных лагерей, куда гитлеровцы загнали пленных, но и государственная граница. И вот администрация лагерей стала внушать своим узникам, что немецкое командование не освобождает их из плена только потому, что советские власти якобы не желают пропускать их через границу. И, дескать, если вы не боитесь проникнуть через нее на свой страх и риск, то, пожалуйста, мы освободим вас и даже подвезем на машинах к самому Бугу. А там уж сами действуйте…

Пленные с радостью соглашались. Любой ценой, с любым риском, но прорваться через границу к себе на родину, к своим семьям! И они прорывались, заметая следы, и заставы поднимались по тревоге, устремлялись в погоню за неизвестными нарушителями границы, а в это время где-нибудь в другом месте гитлеровцы забрасывали своих шпионов, и те под шумок проходили.

Нет, с гитлеровской разведкой нужно ухо держать востро. Тем более что дана установка: не поддаваться на провокации! Соблюдать величайшую осторожность!

Но и Родину нужно оградить от роковых неожиданностей. На то они и пограничники.

Тут задумаешься…

Словом, и человеку тому из-за Буга нельзя слепо верить, но и сигнал его о войне без внимания оставлять преступно.

Вот о чем шел разговор в комендатуре при закрытых дверях после полудня двадцать первого июня.

Часы, оставшиеся до наступления темноты, человек, приехавший вместе с Солдатовым, провел безвыходно в том самом кабинете, где шло совещание.

Тем временем капитан Кондратьев, начальник штаба комендатуры, сел на коня и поехал в Новоселки. Через полчаса он был уже там. Въехал во двор заставы, спешился, молча выслушал рапорт вышедшего из казармы Горбунова.

Тот заметил в нем перемену. Всегда такой внимательный, с постоянной мягкой улыбкой на лице, капитан Кондратьев сейчас был сух и чем-то озабочен.

— Шумер Павел у себя? — спросил капитан и кивнул на хату рядом с заставой, где жила семья Шумеров.

— Должен быть у себя, — ответил Горбунов, догадываясь, зачем капитану понадобился Павел Шумер.

— Хорошо. Занимайтесь своими делами, меня сопровождать не надо. — Кондратьев круто повернулся и пошел со двора заставы.

Вот и двор Шумеров. Ветхий плетень. Хата под соломенной крышей. Сарай. Капитан отлично знал: живут здесь бедняки. Сам старик, Алексей Иванович, был отдан сюда в примаки из деревни Огородники, где жили его родители, обзавелся семьей, кое-как построил эту хату. Земли и скота не хватало, и он занимался отхожим промыслом — плотничал. В плотники пошел и его сын Павел. Оба были люди смелые, дружили с пограничниками и помогали им при случае, особенно молодой — Павел Алексеевич. Он-то и нужен был сейчас капитану Кондратьеву.

…Они поговорили накоротке, в саду Шумеров, в густом малиннике, чтобы никто не видел и не слышал их.

— Резиновая лодка в исправности, Павел Алексеевич? — спросил Кондратьев.

— В исправности, — сказал Шумер.

Был он невысок ростом, сухощав и остронос, лет ему было тридцать пять — тридцать шесть, но выглядел он старше, носил галифе, купленные по случаю, и старые хромовые сапоги.

— Сегодня к десяти часам вечера будьте с лодкой на берегу Буга.

— Хорошо, — кивнул Шумер.

Капитан, собираясь уходить, улыбнулся:

— Ну, что у вас тут слышно дома, Павел Алексеевич?

— Все в порядке, товарищ капитан! — улыбнулся, в свою очередь, Шумер.

— Вот и хорошо! Значит, договорились? — прощаясь, сказал Кондратьев.

— Договорились.

И все. Больше ни слова. Шумер ни о чем не расспрашивал, ни про что не болтал, был исполнителен и точен, как военный.

Возвращаясь в Волчин, Кондратьев думал: «Что бы было с нашей службой, если бы не помощь таких вот людей?! Они и уши наши, и глаза, и помощники во многих делах».

В половине десятого вечера капитан Кондратьев, капитан Солдатов и приехавший с ними человек в штатском сели в отрядный грузовик и выехали в Новоселки. Ехали молча.

Человек в штатском был родом из этих мест, жил около Бреста и за Бугом имел много родственников. Кроме белорусского и русского языка, он знал польский, немецкий и легко мог сойти за жителя той стороны. И когда сегодня утром капитан Солдатов приехал к нему и попросил переправиться на тот берег, посмотреть, что делают немцы, и срочно вернуться обратно, он, немного подумав, согласился. Согласился без громких слов — просто сказал: «Хорошо».

И все же сейчас, сидя рядом с капитаном Солдатовым в кузове грузовика и поглядывая на темнеющее небо, он не мог не испытывать тревоги и не задумываться над тем, как пройдет переправа.

О том же думал и капитан Солдатов. Не услышат ли немцы плеск весел? Не перехватят ли разведчика, как только он ступит на берег? А если и не перехватят, то удастся ли ему что-нибудь увидеть и услышать? И не «что-нибудь», а то, что указывало бы на начало войны завтра в четыре часа утра.