Первый арест

– Мы свободны, но сотни и тысячи наших товарищей томятся в тюрьмах! Сотни и тысячи невинных людей арестованы и брошены в Дофтану, Жилаву за то, что посмели требовать человеческих условий жизни для трудящихся. Сотни и тысячи товарищей…

И усатый человек с темными глазами начал говорить все то, что он, очевидно, и собирался сказать на митинге. Две-три минуты полицейские растерянно слушали вместе со всеми, потом комиссар опомнился.

– Молчать! – сказал он мертвым голосом.

– Свобода слова гарантирована конституцией!- возразил оратор.

– Вот я тебе сейчас покажу конституцию! – рявкнул комиссар. – Кто оскорбил его величество короля?

Вопрос этот озадачил всех. Никто не знал, что ответить.

– Кто снял со стены портрет его величества? – спросил полицейский.

– Здесь не было портрета его величества, – усмехнулся человек с темными глазами.

– Здесь были портреты регентов… Но регентство кончилось…

– Молчать! – сказал комиссар. – Это тебя не касается… – И, обернувшись к залу, скомандовал:- Выходить всем, по два. Шагом – арш!

В зале поднялись крики:

– Не уйдем! Незаконно! Не имеете права распускать собрание! Да здравствует амнистия! Амнистия! Ам-нис-ти-я! Ам-нис-ти-я! – скандировали десятки голосов.

– Напрасно ты за нами увязался, – шепнул мне Милуца. – Они арестуют всех, кто выходит из зала. Ты ученик – может кончиться плохо…

Я и сам понимал, что попал в скверное положение. Если меня задержат и найдут справку министерства, все, ради чего я сюда приехал, полетит кувырком! Но думать об этом теперь было бесполезно. «Это незаконно!», «Долой!» – кричали в зале. У выхода началась свалка. Я увидел, что сидевшие впереди меня двое парней – один высокий в засаленной куртке, другой поменьше в темной кепке – устремились не влево, где был выход, а в противоположную сторону. Я смотрел им вслед. «Окно!» – мелькнула вдруг радостная догадка: там в стене есть окно… Я схватил Милуцу за руку и, ничего не объясняя, потащил за собой. Мы добрались до стены как раз в тот момент, когда высокий парень одним ударом выбил задвижку и распахнул окно.

Увидев меня, он дружелюбно усмехнулся:

– Лезь первым, ты поменьше… Не бойся – я поддержу!

Очутившись на подоконнике, я увидел зияющую черноту двора, заваленного ящиками, и услышал свист и крики где-то совсем рядом, за воротами.

– Скорей! – сказал парень в куртке и толкнул меня в спину.

Я прыгнул.

…Когда мы вместе с Милуцей выбрались со двора, на улице уже горели фонари, таинственно чернели фигуры редких прохожих, из открытых окон на тротуары падал желтый свет. Здесь, на окраине, вечер был тих, безлюден. Мы прошли вдоль развороченных трамвайных рельсов, свернули на пустую площадь и темными переулками добрались до общежития. Я прошел в столь знакомую шестую комнату, где я жил шпалтистом, и собрал свои вещи, в последний раз прислушавшись к сентенциям латинского права – их неутомимо зубрил все тот же студент с желтым лицом и опухшими от бессонницы глазами. Потом я попрощался со всеми и уехал на вокзал.

Минут за двадцать до отхода поезда, прогуливаясь по платформе, я увидел в окне вагона первого класса знакомую фигуру Рогожану. Я никак не ожидал, что встречу его вновь, да еще в моем поезде. Он зазвал меня к себе в купе. Оно блистало лаком, зеркалами и нежно-матовым светом молочных ламп. Министр был в отличном расположении духа, смеялся, шутил, интересовался моими бухарестскими впечатлениями и планами на будущее.

– А когда у вас будут Советы? – спросил он иронически-серьезным тоном. – Будущей весной?

– Не знаю, – сказал я. – Важно, что они будут…

– Ты вполне уверен? – спросил он.

– Вполне.

– Смотри, не ошибись, – сказал министр.- Молодой человек должен правильно выбрать свой путь в жизни.

– Да, конечно.

– То-то, – сказал министр. – А что нового в Советском Союзе?

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Ну, все-таки вы там ближе – у вас лучше информация!

– Информацию можно найти и в Бухаресте,- сказал я и раскрыл портфель, в котором лежала книга, приобретенная у «Хасефера»: «Пятилетний план».

– Это о пятилетке? – спросил министр, небрежно перелистывая книгу.

– Да, о пятилетке.

– Смотри, не ошибись! – сказал Рогожану, возвращая мне книгу. – Кто ошибется дорогой, тот может все проморгать, – добавил он и стал смотреться в зеркало.

Я тоже посмотрел в зеркало и увидел сытое и задумчивое лицо министра. Очевидно, он размышлял над этой глубокой истиной.

Раздался звонок, и вагон вздрогнул от толчка.

– Ну, прощай! – сказал министр. – И смотри не ошибись. Кто идет против течения, тот может проморгать.

В августе сорок четвертого года, в день вступления Советской Армии в Бухарест, я проезжал на автомашине по бухарестским улицам. И вдруг увидел у витрины кафе «Капша» высокую, показавшуюся знакомой фигуру. Человек этот стоял одиноко и грустно смотрел на колонну танков, автомашин, броневиков. Я узнал его: это был Рогожану. По бледному лицу, по бегающим глазам бывшего министра было видно, что он ошибся дорогой…