Первый арест. Возвращение в Бухарест

— Не угодно ли молодым людям кофе? — спросил прилизанный официант, который неожиданно вырос подле нас с двухъярусным подносом, заставленным маленькими чашечками кофе, стаканами воды и рюмками с какой-то янтарной жидкостью, похожей на касторку. Оказалось, что это ликер. Неллу так изумился, что обронил очки, и мы все даже не заметили, как в руках у нас очутились дымящиеся чашечки кофе и рюмки. Только Дим ничего не взял и хмуро разглядывал стены.

— Кто ваш отец, молодой человек? — спросил Дима папаша-капиталист.

— Рабочий, — гордо сказал Дим. — А что?

— Ничего, ничего… Из рабочих тоже можно выбиться в люди. И мой отец не был графом. — Папаша-капиталист обернулся к Неллу: — А кто ваш родитель?

— Провизор, — сказал Неллу. — Вы только не подумайте — у него не своя аптека. Он служит…

— Так, так… А ваш папаша?

— Бухгалтер…

— Так, хорошо. Ваши родители, я вижу, все порядочные люди и ждут, наверно, не дождутся, пока сыновья закончат образование и начнут зарабатывать на кусок хлеба с маслом. А сыновья заучились. — Он постучал себя по лбу. — Вы слишком образованны, в этом вся беда. Лично я никаких курсов не кончал. Я умею заполнить вексель — большего и не требуется. Все остальное от бога. Зато я всегда могу заранее сказать, на чем можно и на чем нельзя заработать. На рубле, между прочим, нельзя заработать…

Мы тихонько отхлебывали тепловатый кофе и не понимали, куда он гнет. Пауль, очевидно, понимал, потому что был страшно сконфужен. Лицо его стало похожим на кочан красной капусты. Но папаша-капиталист не обращал на сына никакого внимания и продолжал болтать и брызгать слюной. Он спросил, знаем ли мы, в какой стране мы живем? Он хоть и не так образован, как мы, однако знает, что мы живем в Румынии. А Румыния находится рядом с Советским Союзом, и румынская полиция не может себе позволить либеральничать, как полиция Уругвая или какой-нибудь там заокеанской Мексики. Полиция все равно переловит нас всех до единого и засадит за решетку. Лично он много раз объяснял Паулю, что политика хороша, если на ней можно заработать. На коммунизме ничего нельзя заработать. Он простил бы сыну любое увлечение — пусть станет фашистом, царанистом, гого-кузистом. Пусть даже станет иоргистом, если на этом можно заработать. Но коммунизм такая штука, на которой нельзя заработать. Если предположить, что сюда придут коммунисты, то лично ему придется застрелиться в первый же день. Они, конечно, не придут. Скорее сюда придут уругвайцы или мексиканцы…

Теперь все было ясно, и мы отставили чашечки с кофе. Старая знакомая песенка — где мы ее только не слышали! Тут Пауль наконец решился и сказал:

— Но ты же обещал дать ребятам адрес адвоката. Они пришли за адресом.

— Ах, адрес? — сказал папаша-капиталист. — Да, конечно, хорошо, что ты мне напомнил. Я дам вам адрес. Надеюсь, вы намотали себе на ус то, что я вам сказал, потому что адвокат вам этого не скажет. Он либерал, демократ и сторонник всяких идей. Впрочем, он хороший адвокат и умеет заработать. Он живет в маленьком домике на улице Кэмпиняну…

Маленький домик оказался двухэтажным особняком, битком набитым секретарями, машинистками и горничными в белых передниках. Миновав две приемные, обставленные конторской мебелью, мы попали в кабинет адвоката. Это был тихий мужчина, которого несправедливость правосудия, казалось, повергла в уныние на всю жизнь. Его широкое грустное лицо было такое же темное, как стены бухарестского Дворца юстиции, а оплывшие глаза смотрели из-под густых бровей с таким выражением, точно их обладатель знал заранее, что ничего приятного он не услышит. Говорил он с нами усталым, грустным тоном и долго рассуждал о недостойной, антиконституционной практике передачи политических дел в военный трибунал и жесткой процедуре этого трибунала, и о том, какой реакционер королевский прокурор полковник Хортяну, и что на одном из последних заседаний они закатили пятнадцать лет тюрьмы ученику-типографу, совсем еще мальчику, за то, что тот помог напечатать одну-единственную нелегальную листовку, но что ему удалось добиться пересмотра дела, и хотя в военном трибунале все носят мундиры с аксельбантами и блестящие сапоги, они такие же люди, как и государственные служащие, с ними можно найти общий язык. Потом он спросил, сколько студентов сидит в Жилаве по нашему делу и сколько разыскивается полицией, все это записал и что-то долго высчитывал на бумажке, но показал нам только промокашку, на которой была выведена и обведена кружочком цифра 15.

— Что это? — спросил Дим.

— Пятнадцать тысяч…

— Вот как! — сказал Дим.

— Меньше нельзя. Но за пятнадцать тысяч я ручаюсь, что все будут свободны через десять дней. Нет, через пять дней. После вручения денег, конечно…

Мы стали ему разъяснять, что ни у кого из нас нет папаши-капиталиста, как у Пауля. А если бы Пауль знал, что за него хотят дать взятку, он бы тоже не согласился.

— Как же вы собираетесь выручить своих товарищей? — спросил адвокат.

— Их освободит рабочий класс, — сказал Неллу.