Первый арест. Возвращение в Бухарест

Как жаль, что я родом не из Калуги
И никогда не слышал с севера гула Москвы,
Не видел кругом степи на тысячу верст
И мою невесту не звали Маруся…

Когда-то и он, Дан Бузня, был здоровым и веселым — теперь он сутулится, покашливает, и нет во всей редакции более молчаливого и более угрюмого человека, чем этот поэт, вынужденный тянуть лямку репортера. Табачный дым и свинец разъели легкие, разочарование, тоска, непонимание окружающего мира всегда разъедали ему душу. Он был скромным, честным и добросовестным репортером, собирателем фактов, и он никогда не мог примириться с фактами. Всякий раз, когда он заглядывал в корреспонденции, письма, телеграммы, прибывшие в редакцию за день, ему казалось, что он заглянул в мусорную яму; весь мир был зловонной свалкой, а он, Бузня, собирателем грязи, и эта мысль превратилась у него почти в физическое ощущение, которое никогда не покидало его. А с тех пор как началась война, к тлетворным запахам выгребной ямы прибавился страшный запах крови. Бузня регулярно просматривал не только сообщения, но и фотографии, прибывавшие в редакцию со всех театров военных действий. Они запечатлели атаки, контратаки, траншеи, дзоты, взрывы, пожары и, конечно, трупы, трупы в ряд, в одиночку, горы трупов, трупы взрослых и детские трупы, иногда изуродованные, иногда неповрежденные, похожие на опрокинутые или сваленные в кучу манекены. Потом фотографии живых людей, которые должны стать трупами, они уже подготовлены, они голые: голые роют себе могилы, голые закапывают других в могилу, голыми стоят они у своей могилы. Медлительный, как бы деревянный, старик Жоржеску из фотоархива хранил сотни таких снимков — их привозили фоторепортеры и военные, присылали почтой анонимные корреспонденты, иногда их приносили курьеры в пакетах с сургучом и печатью правительственных учреждений. Жоржеску ими не интересовался — тридцать лет работы в газете убили в нем любопытство, но Бузня, увидев однажды эти коллекции, уже не мог их забыть.

Он часто приходил в архив, смотрел, мучился и задавал себе вопросы, на которые не мог найти ответа. Он не мог понять, не мог объяснить себе даже такой вещи, как тайна появления этих фотоснимков. Современный фотоаппарат — воплощение чуда человеческого разума и цивилизации — фиксирует действия, на которые не был способен даже пещерный человек. Зачем это делается? Почти ни одно преступление не завершается без того, чтобы кто-нибудь не запечатлел его на пленку — чаще всего один из соучастников. Какой инстинкт, какие темные, неосознанные чувства выражены в этом коротком щелчке фотоаппарата, который раздается каждый раз, когда современный человек совершает то, что ему же самому выгоднее было бы скрыть от человеческих глаз? Бузня не находит ответа. Может быть, убийство не противоречит человеческой природе? Каин убил Авеля, но после этого бежал в пустыню, а современные потомки Каина никуда не бегут — они заставляют бежать свои жертвы. Может быть, современное человечество состоит только из сыновей Каина, его раса завладела человечеством? Но ведь и он, Дан Бузня, человек, и он сказал убийству  н е т! Уже маленький, беспризорный мальчик Дан, выросший в нищей магале, где каждый день случалась поножовщина, сказал насилию  н е т. Однажды он ударил своего товарища камнем по голове, увидел его слезы, перемешанные с кровью, и никогда уже не мог этого забыть. Взрослый Дан Бузня прочел все книги, в которых говорилось  н е т; маленький Дан сидел рядом и радовался: ну конечно же  н е т, кто не знает всего, тот не может взять на себя риск насилия. Потом началась война, и убийств стало так много, что Бузня начал сомневаться. Нежелание участвовать в убийствах заставило его уйти в себя, но он видел, что преступления умножаются, а его молчание бессильно.